«Семь конкордианских министров-клоунов…»
Суши весла.
За два часа я из матерого спецкора стал посмешищем всех ближайших звездных систем, докуда только успели дотянуться длинные руки наших сетевых коммуникаций. Разумеется, мы быстро подчистили фонемы, вырезав злополучную букву, но было поздно — куча агентств уже забрала материал.
И хотя некоторые мои коллеги многозначительно подмигивали мне и тайком жали руку, от жуткого дипломатического скандала нас уберегло лишь чудо. И расторопность шеф-редактора Германа Сулимова, успевшего дослать вето на мой репортаж по всем возможным каналам, включая один Особо Важный, буквально за миг до того как, о чем я уже никогда не узнаю.
Зато теперь я благополучно отфутболен в систему звезды Барнарда — тащусь на ржавой коммерческой звездолетине кропать репортаж о праздновании дня открытия Ружены, первой экстрасолярной землеподобной планеты.
Что неясно? Первой. Экстрасолярной. Землеподобной.
«Землеподобной» тут принципиально важное уточнение. Потому что какие-то планеты у ближайших к Солнцу звезд были открыты МАКами — межзвездными автоматическими кораблями — и за десять, и даже за двадцать лет до Ружены. Но были те планеты совершенно непригодными для жизни человека.
Как утверждала моя информ-сопроводиловка, в далеком 2164 году в систему Барнарда прилетел «Васко да Гама» — Х-звездолет первого поколения. Вот он-то и открыл Ружену.
Далее цитирую сопроводиловку:
«Ружена — спутник газового гиганта Эмерсон. Имеет пригодную для дыхания атмосферу и выгодную силу тяжести (0,72 земной). Климатический режим на экваторе эквивалентен району Владивостока на Земле.
Несмотря на то, что Ружена стала первой землеподобной планетой, открытой с начала эры межзвездных перелетов, длительное время от ее полномасштабной колонизации воздерживались. Неприятный красный свет звезды Барнарда и зловещее фиолетовое свечение Эмерсона превращали планету в место, психологически весьма некомфортное для поселенцев. А мощное корпускулярное излучение газового гиганта, проникающее через слабое магнитное поле Ружены, делало пребывание человека на поверхности планеты слишком опасным.
Однако в 2220 г. на Ружене были обнаружены близкие к поверхности залежи исключительно чистых руд ряда ценных металлов. Одновременно с этим был найден способ ускорить вращение жидкого железного ядра планеты, что обещало усилить ее магнитное поле.
Работы по ускорению вращения ядра планеты были выполнены Государственным Арсеналом „Геострой“ при помощи чистых термоядерных бомб гигатонного класса в течение 2224–2236 гг.
В 2237 г. на планете были основаны 3 металлургических комбината. В 2240 г. население города Громова превысило 50 тыс. человек.
К крупнейшим предприятиям Ружены по состоянию на 2610 г. относятся Авиакосмические верфи Родионовых и металлургический комбинат „Громовсталь“.»
Конец цитаты.
Ну и вот, стало быть, у нас теперь открытию Ружены 450 лет. А заодно и День Космонавтики.
Так что 12 апреля я должен быть на Площади Ветров кровь из носу и ею же, фигурально говоря, строчить юбилейный репортаж на тридцать злосчастных строк.
Потому что даже крови сердца у меня уже не осталось. Она, похоже, давно вся вытекла оттуда, из моего пламенного мотора, вдребезги разбитого курносым носиком и пшеничными кудряшками.
Вдобавок, словно желая финально высмеять влюбленного неудачника, Нелли, едва порвав со мной, тут же приняла предложение одного педагога-лингвиста из Московского Государственного университета. По иронии судьбы когда-то я даже брал у него интервью, и этот желчный тип, профессор Ярослав Юрьевич Вармин, без конца поправлял меня за неправильные ударения и журналистский жаргон, который «в наших академических стенах просто возмутителен, голубчик»!
Вот пусть теперь этот голубчик и учит ее жизни! А у меня отныне — сплошной День Космонавтики. Вечный праздник души, клянусь оранжевым инжиром с Махаона! Если бы еще не Х-переход…
— Вам плохо? Может, помочь?
Я мрачно покосился на соседний ряд пассажирских кабин. Ширина прохода между рядами здесь была совсем невелика из-за усиленного вертикального набора корпуса и двух вентиляционных шахт.
— С чего вы взяли? Я в полном порядке.
— Уверены?
На меня внимательно смотрел коротко стриженый человек средних лет, загорелое и обветренное лицо которого выдавало в нем либо спортсмена-моряка, либо бывалого путешественника. А острые, худые скулы и маленький тонкий нос в сочетании с характерным акцентом не оставляли сомнений: скандинав или прибалт.
— У вас крупные капли пота на лбу, а кондиционирование в салоне вполне приличное. К тому же вы пять минут назад сильно побледнели, после чего трижды машинально оглянулись по сторонам. Очевидно, в поисках вот этого?
Он указал на кнопку утилизатора, глубоко утопленную в подлокотник кресла-кровати — вечного спутника командировочных, мелких снабженцев и опальных репортеров. В утилизаторе всегда есть запас гигиенических пакетов для слабых желудков.
Я обнаружил, что по-прежнему сжимаю в кулаке обрывки злополучного фото. Сунул руку в отверстие и разжал пальцы. Щелчок, тихое жужжание утиль-камеры, и вот я уже абсолютно свободен от прошлого.
— Вы весьма наблюдательны. — Заметил я. — Ваше имя часом не Шерлок?
— Меня звать Петер Ильич, и фамилия моя не Холмс, а Сазонов. Что же касается наблюдательности, тут вы угадали. Наблюдение — суть моей профессии.
Мой собеседник с легким полупоклоном протянул мне визитку. Карточка была старомодная, на натуральном картоне с типографским тиснением настоящей высокой печатью.
— Сазонов Пэ И, — прочел я. — Старший инспектор Управления по надзору и сохранению исторических, культовых и мемориальных памятников архитектуры. Ого! Так вы получается — архимилиционер?
— Скорее, архивариус. Но — бродячий, — усмехнулся Сазонов глубоко врезавшимися уголками губ, всё так же пристально изучая меня. — Вас ведь тоже ноги кормят, Константин Сергеевич?
— Я вас боюсь, — весело откликнулся я, чувствуя как в крови уже закипает привычный и такой знакомый каждому репортеру азарт свежей добычи — человека, факта, зацепки. Вот ведь дал Бог профессию: никак нельзя просто так, приватно, поболтать с интересным человеком! — Мое имя вы тоже прочли по каплям пота на лбу?
— Всё гораздо проще, — пожал тот плечами. — Мы с вами, Константин Сергеевич, похоже, в одно и то же место направляемся, хотя и по разным ведомственным линиям. Нынче в Громове мемориал открывают — значит кому-то об этом надобно писать. Я ведь, признаться, ваши статьи иной раз почитываю, когда время позволяет. А в одном репортаже на журналиста Бекетова и воочию довелось поглядеть.
Он слегка наклонился ко мне и заговорщически подмигнул.
— Дикцию, между прочим, исправить можно.
