Чудовищный Гость с Того Света медленно, но неумолимо приближался. От его тяжкой поступи содрогался весь дом, стекла дребезжали в оконных рамах, крошились каменные ступени. Дон Гуан хранил невозмутимость, даже бровью не повел. Стоял, скрестив руки на груди, ждал. Наконец, дверь распахнулась и уродливый гигант застыл на пороге, озаренный неверным пламенем светильника и оттого еще более кошмарный.
— Сейчас обниматься полезет, — с некоторой досадой заметил Дон Гуан. — Знаю я его.
В полном соответствии с предсказанием чудовище немедленно заключило Дона Гуана в объятия. Дон Гуан уж насколько был крепок, но тут чуть не задохнулся. Однако устоял.
— Смотри и запоминай, — сказал он. — Вот так выглядит мой Союзник, Карлитос.
СЫН ИКАРА
Икар, вопреки слухам, не разбился, а был спасен небольшим отрядом крылатых дев, судя по говору, чужестранок. Их тронуло его щенячье мужество, насмешили искусственные крылья.
Одна из дев взяла Икара к себе жить; вскоре он привязался к спасительнице настолько, что прощал ей даже свое исковерканное имя: она почему-то не могла выговорить «Икар» и называла его Карлом — так ей было привычнее. Зато летать в объятиях возлюбленной оказалось куда комфортнее, чем при помощи громоздких крыльев отцовского производства. Рядом с нею Карл (Икар) был совершенно уверен, что однажды долетит до солнца: не сегодня, так завтра. Или через год. Какая разница?
С Дедалом Икар (Карл) больше не встречался и даже не писал: знал, что отец начнет скандалить, до конца жизни будет упрекать за нарушение инструкции, а семейных сцен он терпеть не мог.
Зато с валькирией Скёгуль они жили душа в душу; их союз не омрачило даже рождение сына, который вопреки тайным надеждам матери пошел в отцовскую породу: родился бескрылым. Все же она любила и баловала сынишку, хоть и стыдилась немного его «инвалидности».
Когда мальчик подрос, выяснилось, что он удался не столько даже в отца, сколько в деда: с утра до ночи возился с какими-то хитроумными механизмами. Изобретал летательный аппарат. Сперва это было невинной игрой, но с годами, когда сын крылатой девы и Карла-Икара окончательно повзрослел, стало настоящей страстью.
Взглянув на результат его многолетних трудов, мать пришла в ужас: накладные крылья мужа в свое время ее умилили, но это новое искусственное приспособление для полетов показалось ей кощунством, уродством и убожеством.
Устав спорить с матерью, сын ушел из дома, поселился в крошечной мансарде, арендованной за смешные деньги, благо хозяин дома уже отчаялся найти жильца для этого «скворечника». Жил не тужил, был сам себе хозяин, спал до полудня, варил какао на маленькой плитке, много гулял, по вечерам всласть возился со своими железками. Чем не житье для мужчины в самом расцвете сил?
— С крыльями любой дурак летать может. А вот ты попробуй как я полетай, — добродушно ворчал сын Карла и валькирии, прилаживая моторчик к своему пропеллеру.
Он решил, что надо бы все-таки навестить родителей, и заранее репетировал будущий спор с матерью.
ЗЕРКАЛО
Она с отвращением глядит на собственное отражение. Моргает спросонок, щурится близоруко, но и без того все очень хорошо видно. Слишком хорошо.
«Ужас, — думает она. — Нет, ну действительно ужас же! Мешки под глазами, хуже, чем у мамы. Подбородок — да, я давно подозревала, что он двойной, но он же тройной на самом деле. Жирная стала свинья, тошно-то как! А цвет лица… Нет, это не цвет лица уже, это цвет мочи Химеры — в лучшем случае. Ничего удивительного: когда я в последний раз спала по-человечески? То-то же… А волосы, волосы как свалялись! Это уже не просто космы, это же змеи натуральные. Того гляди зашипят…»
«Все бы ладно, — думает она, — но юноша этот красивый, совершенно в моем вкусе, он тоже меня видит. Такой, какая есть, а есть — хуже не бывает. Он зачем-то ведь шел сюда, на край света, — специально ко мне, так, что ли? Наслушался историй о моей былой красоте, собрался да и пошел, так часто бывает с юношами. Ну вот, пришел, поглядел. Бедный. А я-то, я-то какая бедная!»
Лицо юноши, вполне бесстрастное и сосредоточенное, если приглядеться повнимательнее, все же выражает не то страх, не то отвращение. «Скорее второе, — говорит себе она. — С чего бы ему меня бояться? Просто противно, да. Мне бы тоже было противно на его месте… да мне и на своем месте противно. А стыдно, стыдно-то как! В таком виде предстать перед незнакомцем… А он же еще небось видел, как я сплю. На земле, враскоряку, раскинув дряблые ноги… Умереть от стыда можно! И честно говоря, нужно. Что мне еще теперь остается?»
