— Как в Чикаго, — ответил он. Грубый, наглый и самоуверенный новый город прикидывается старым. Неуклюжие дворцы эпохи кайзера Вильгельма, вечно похожие на банки, но еще рискованные анекдоты и запах пролитого пива. Едкий воздух Среднего Запада.
— Чикаго? Теперь это уже не Чикаго. — Это, как ни удивительно, влез в разговор тучный гражданский в деловом костюме, которого в аэропорту представили как конгрессмена от северной части штата Нью-Йорк.
— Точно, — сказал Брайан, не упуская случая схохмить. — Сейчас там все порушено. А где не порушено? Вся эта проклятая страна — одна большая площадка для бомбометания. Можно вопрос? Давно хочу узнать. Как обращаются к конгрессменам? Как вас называть — достопочтенный?
— Формально — да. Так пишут на конвертах, во всяком случае. Но мы обычно говорим просто конгрессмен или мистер.
— Мистер. Очень демократично.
— Верно, — без тени юмора ответил конгрессмен.
— Вы на конференцию или просто так приехали? — спросил Брайан, продолжая развлекаться.
— Нет, я в конференции не участвую.
— Значит, явились осмотреть владения.
— Не понял?
— О, без обид. Хотя очень похоже, правда? Военная администрация. Натуральные «пукка-сахибы».
— Не понимаю, о чем вы.
— Я сам зачастую не понимаю, что говорю, — любезно сказал Брайан. — Меня немного заносит. Не обращайте внимания. Вот, пропустите стаканчик, — сказал он, опрокидывая в себя другой; лоб блестел от пота.
Конгрессмен проигнорировал его и повернулся к молодому военному, притулившемуся рядом. Тот прибыл в последнюю минуту, без вещмешка. Курьер, наверно. В сапогах для верховой езды. Парень сидел, вцепившись в скамейку, как в поводья. На побледневшем лице россыпь веснушек.
— Первый раз в Берлине? — спросил конгрессмен.
Военный кивнул, еще крепче ухватившись за сиденье, когда самолет тряхнуло.
— Зовут как, сынок? — Попытка завязать разговор.
— Лейтенант Талли, — ответил тот и, прикрыв рот, поспешно сглотнул.
— Ты в порядке? — спросила его Лиз.
Лейтенант снял пилотку. Его рыжие волосы взмокли.
— Вот, держи на всякий случай, — сказала она, протягивая ему бумажный пакет.
— Сколько еще лететь? — спросил он, почти простонал, одной рукой прижимая пакет к груди.
Конгрессмен взглянул на него и непроизвольно поджал ногу — подальше от опасной траектории, слегка развернувшись так, что опять оказался лицом к лицу с Брайаном.
— Так вы из Нью-Йорка, да?
— Ютика, Нью-Йорк.
— Ютика, — повторил Брайан, делая вид, будто старается вспомнить, где это. — Пивоварни, да? — Джейк улыбнулся. Вообще-то Брайан знал Штаты хорошо. — Там полно немцев, если не ошибаюсь.
Конгрессмен посмотрел на него неприязненно:
— Мой округ — американский на все сто.
Но Брайан уже утомился.
— Надо думать, — сказал он, отворачиваясь.
— А как вы попали на этот самолет? Насколько я знаю, он для американской прессы.
— Вот тебе и союзник, — сказал Брайан Джейку.
Самолет слегка провалился — не больше, чем в дорожную яму, — но лейтенанту хватило и этого. Он застонал.
— Меня сейчас вырвет, — сказал он, едва успев открыть пакет.
— Осторожно, — сказал конгрессмен, не зная, куда деться.
— Срыгни, — посоветовала лейтенанту Лиз тоном старшей сестры. — Вот так. Теперь будет легче.
— Извините, — полузадушенно сказал тот, явно смущенный, внезапно превратившись в мальчишку.
Лиз отвернулась от парня.
— Ты когда-нибудь встречался с Гитлером? — спросила она Джейка. Вопрос привлек внимание остальных — она как бы задернула шторку, спрятав лейтенанта.
— Встречать не встречал. Но видел, — сказал Джейк. — Много раз.
— Я имею в виду — близко.
— Один раз, — ответил он.
Душным ранним вечером возвращался из пресс-клуба. Улица почти в тени, но последние лучи солнца еще освещали новое здание Канцелярии. Прусский модерн, широкие ступени спускаются к ожидающему авто. Рядом только адъютант и два телохранителя, поразительная незащищенность. Видимо, собирался в Шпортпаласт, толкать очередную речугу против коварных поляков. На секунду остановился внизу и глянул вдоль пустой улицы на Джейка. Сунуть руку в карман, подумал Джейк. Один выстрел — и всему этому конец, проще некуда. И почему этого никто не сделал? Тут, словно почуяв эту мысль, Гитлер вскинул голову, настороженно, точно жертва, принюхался и опять глянул на Джейка. Один выстрел. Он на секунду, оценивающе, задержал взгляд, потом, чуть дернув усиками, улыбнулся, лениво отмахнул хайль и направился к автомобилю. Злорадствуя. Пистолета-то нет, а у него дела.
— Говорят, у него был гипнотический взгляд, — сказала Лиз.
— He знаю. Я так близко не подходил, — ответил Джейк. Прикрыл глаза — и все исчезли.
Осталось недолго. Сначала он отправится на Паризерштрассе. Он представил себе дверь. Над входом кариатиды из плотного песчаника держат балкон. Что она скажет? Четыре года. А может, она переехала. Нет, она там. Еще несколько часов. Пропустить стаканчик в кафе дальше по улице, на Оливаерплац, наверстать упущенное, столько историй накопилось за эти годы. Если не сидят по домам.
— Приятные грезы? — спросила Лиз, и он понял, что улыбается. Уже на месте. Берлин. Теперь недолго.
— Подлетаем, — сказал Брайан, уткнувшись лицом в небольшой иллюминатор. — Боже. Взгляни.
Джейк открыл глаза и вскочил как пацан. Все столпились вокруг иллюминатора, конгрессмен сбоку.
— Боже, — опять сказал Брайан, почти в полной тишине, и замолчал, онемев от вида внизу. — Карфаген, да и только.
Джейк взглянул на землю, сердце екнуло, возбуждение ушло, словно кровь из тела. Почему никто ему не сказал? Он уже видел разбомбленные города: целые кварталы вспоротых домов и целые улицы битого стекла в Лондоне, потом с воздуха глубокие кратеры и разрушенные церкви Кельна и Франкфурта, но такого масштаба — ни разу. Карфаген, разрушение, пришедшее из Древнего мира. Внизу, казалось, все замерло. Остовы домов, пустые, как разграбленные могилы, на мили и мили вокруг, стертые в порошок кварталы, где даже стен не было. Они подлетали с запада, со стороны озер, и он знал, что под ними должен быть Лихтерфельде, затем Штеглиц, примыкающий к Темпельхофу, но наземные ориентиры исчезли под зыбучими песками завалов. По мере снижения разрозненные дома приобретали очертания. Разрушены, но стоят, и кое-где торчат трубы, и даже одна колокольня. Там должна быть какая-то жизнь. Все закрывало бежевое облако — но не дыма, а плотной дымки из сажи и штукатурной пыли, словно дома никак не могли заставить себя испариться. Но Берлин исчез. Большая Тройка готовилась делить руины.
