Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
К его удивлению, самолеты не отставали. Лодка уже уходила на глубину, а бомбы продолжали рваться одна за другой, атакующих не было видно, перископную отметку давно прошли, зато ударная волна зацепила, и в носовом отсеке теперь течь. Но и это ничего, команда скоро ликвидирует аварию. Однако вот что странно. С оставшейся на месте катастрофы, соседней «U-507» старый дружище Харро Шахт (вместе получали третий ранг) передал предостережение. Похоже, чертовы американцы целенаправленно охотятся именно за ним, Вернером, потому что ни одна субмарина более не подверглась нападению. Шахт вывесил даже партийный штандарт, чтоб раздразнить и оттянуть на себя, но его проигнорировали. Определенно «либерейторы» интересовались только лодкой Хартенштейна.
Мысли о мести за торпедированный пароход Вернер отмел сразу. Да и глупо топить судно, ведущее спасательные работы, к тому же с американцами он уж успел познакомиться. Без явной выгоды и от бесшабашности они не стреляют, те еще вояки, их военно-воздушный флот – сплошное недоразумение. Тем более чтобы охотиться на лодку, до которой им нет никакого прямого дела. Но его, Хартенштейна, именно что хотели утопить. Не подбить, не заставить просить пощады, а пустить безвозвратно на дно. Спрашивается почему? А потому. Он, Вернер Хартенштейн, капитан 3-го ранга доблестного кригсмарине тысячелетнего рейха, далеко не дурак. Оттого понимает – на борту есть нечто такое, что если нельзя добром отнять, то нужно непременно уничтожить. Только не было ведь, не было ничего! То есть никого, кроме вот этого самого полудохлого англичанина, тихо бредящего в лазаретном отсеке. И тот, кто стрелял в таинственного британского лейтенанта, вполне мог разглядеть, пронюхать издалека, благо на спокойных водах обзор хоть куда, и узнать, где нашли приют раненый офицер и его спаситель. На то и разведка. Господи, кого же он выловил ненароком, на беду или удачу? Пока трудно сказать. Но ясно одно: теперь этого парня надо беречь, как родную престарелую матушку. Он, Хартенштейн, собственноручно спустит с доктора Линде десять шкур, если англичанишка вдруг загнется! Однако «либерейторы» вскоре отстали, то ли бомбы до конца вышли, то ли горючее. Капитан Хартенштейн отдал приказ лечь на заданный курс. Впереди его ждал Кейптаун.
Они уже подходили к нужному квадрату, держали устойчивую связь, и в перископ был пойман вымпел подводного танкера их группы. Подразделение «Айсбэр» отдельного назначения. Но и в нем субмарина «U-156» занимала особенное положение. Всего лишь следовала до места операции, в бой Хартенштейну велено было не вступать, дозаправиться и идти дальше согласно секретной инструкции. А куда, вот после и узнает, пакет он должен вскрыть лишь после прибытия в район и вдобавок испросить на то разрешение и подтверждение. Хартенштейн загрузил топливо, дал о том радио, в ожидании ответа отправился на танкер выпить по-приятельски стакан-другой отменного коньяку. Старая лисица Курт заманил к себе, утверждая, что первоклассный французский, а бутылку берег от самой базы в Лориане.
Через час Хартенштейн, взбодрившись телом и духом, вернулся к себе на борт, где его уже поджидал Мельман с таким выражением лица, какое бывает у средневекового рыцаря после встречи в глухом лесу с таинственной Белой Дамой. То есть с выражением растерянно-недоуменным.
– Чего? – коротко вопросил его Вернер и тут же ощутил, как приподнятое настроение самым предательским образом покидает его облагороженную коньяком душу.
– Разрешение получено. И вот еще… – помощник протянул радио с пометкой «совершенно секретно». – Отто ошибся или сошел с ума.
Отто, шифровальщик-радист, жизнерадостный весельчак и скалозуб, не ошибался никогда и свою работу знал на совесть, с ума ему тем более сходить было незачем.
– Хорошо. В мою каюту. Там разберемся, – приказал капитан Мельману.
Прочитав радио, Вернер уже не знал, браться ему за голову или за иное какое, противоположное ей, место. Указание было предельно четким и загадочным одновременно. Спасенного лейтенанта взять с собой, без обозначения его персоны где бы то ни было в судовых документах, по пути следования из отсека пленного стараться не выпускать из отсека, однако без насилия, в разговоры ни в коем случае не вступать и по прибытии передать гауптштурмфюреру Ховену лично на руки, а тот уж сообразит, что делать дальше. Попутчика расстрелять и тихо утопить, сей акт тоже нигде не фиксировать. Бред, да и только. Хартенштейн переглянулся с помощником.
– Ты что-нибудь понимаешь?.. И я тоже – нет. Кто такой этот Ховен?
– Видимо, старший службы безопасности там, куда мы следуем, – растерянно предположил помощник Мельман, утирая вспотевший от духоты лоб.
– Там, куда мы следуем. А куда мы, собственно, следуем? – сейчас только Вернер сообразил, что до сих пор еще не вскрыл секретный пакет. Пришлось вставать и лезть в личный сейф. На два ключа. Его и помощника. Повернули на раз-два-три, резко и неприятно щелкнуло железо. Серый плотной бумаги конверт, казенная печать. Прочитали, чтобы совсем уже обалдеть.
– Как это понимать? Северо-запад антарктического побережья. Код для связи. Связи с кем? С пингвинами? – Хартенштейн сам не заметил, как перешел на злобный крик. И напрасно. Помощник, и без того слегка туповатый, офонарел не меньше его самого.
Прошло еще немного времени. Плюнув на собственные принципы, Вернер все из того же сейфа извлек бутылку чистого, как слеза, шнапса. Выпили по-походному, не закусывая. Немного посидели в тишине. Не от того, что нечего было сказать, а именно потому, что в огромном количестве возникшие ругательные тезисы не могли найти себе выхода и задыхались в толчее.
– Ладно. Прибудем на место, увидим. Не думаю, чтобы папа Дениц затеял столь невозможный розыгрыш. У нашего адмирала вообще с юмором туго, – произнес наконец Хартенштейн, прихлопнул вскрытый пакет ладонью. – Ты сам позаботься об этом Рейли.
Не то чтобы он, Вернер, не желал марать руки, а хоть бы и не желал, он не расстрельная команда и не «Мертвая голова», но Мельману при всей его старательной военной косности легче будет отдать приказ. Впрочем, помощник его даже не покривился, только кивнул.
– Дурак этот Рейли. Кого спасал, тот его и погубил, – бросил помощник Мельман, уходя.
– Он сам себя погубил. Дай бог, чтобы и с нашими предателями на вражеской стороне поступали так же, – на всякий случай нравоучительно сказал Вернер.
Грязное это расстрельное задание обер-лейтенанту Мельману вовсе не доставляло удовлетворения. Но как раз сейчас опять проявилась одна из особенностей его нескладного, неудачливого сложения, характера. Брать на себя добровольно чужое дерьмо. Пусть его считают тупым прусским сапогом и деревянным служакой, напротив, он обладал слишком острой чувствительностью к людским настроениям и обстоятельствам. В такой степени, что всегда было ему стыдно, когда он видел людей, окружавших его, образно говоря, насквозь. Вот и сегодня – воспринял настроение шефа, будто он сам переживал возможность отдачи пакостного приказа. Гадливость и намерение любой ценой держаться подальше. И снова Мельману сделалось неудобно и не по себе, словно в замочную скважину он подглядел, как начальник его испражняется в гальюне. И снова безропотно согласился выполнить нечистое дело, избавить другого, еще и острил при расставании, чтобы капитан Хартенштейн не догадался, будто его помощник способен на тонкую чувствительность. Тем и жил до сих пор, заслонялся от суда сослуживцев этой выдуманной, непробиваемой толстокожестью, оттого были и взятки гладки. Каждый ведь говорил себе: «Мельман, а что Мельман? С него как с гуся вода. Он не ведает даже, что творит, потому, когда Бог раздавал людям человеческое, ему по ошибке досталось дубовое. Такой вот неудачник». На него никогда не сердились, а, напротив, жалели по случаю. Правда, в карьере далеко не ушел. Сорок пять, обер-лейтенант, эполет с одной «шишечкой» и без бахромы. Почему-то «без бахромы» получалось зазорным, особенно приставка «без». И к чему указывать это в табели о рангах? Нет бахромы и черт бы с ней! А так получалось, что в его обер-лейтенантском достоинстве присутствует нечто оскорбительное и увечное, будто не удостоили. Даже для простого лейтенанта не столь обидно, ибо сказано: его погоны «чистые из двух серебряных прядей». Одно слово «чистые», но какой смысл! А тебе «без бахромы»! Без сердца и без перспективы. И в придачу сегодняшний расстрел. Он уже так много принял на себя чужого греха, что даже не переживал по этому поводу. То есть, конечно, переживал, но как-то обыденно, заученно, как приступ малярийной лихорадки, который терзает и мучает, но про который наперед знаешь – он неминуемо пройдет.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
