— Не посмеют-с!
— А если под видом перевода? Якобы на менее хлопотную должность, по причине нездоровья. Уж я-то знаю, как оно у нас делается. Поверьте, Илья Петрович, сам-то я всецело на вашей стороне, и все зависящее от меня сделаю. Но благоразумнее всего — и прежде — было бы избегать излишнего внимания. Ну неужто нельзя нам обязанности свои справлять без, эм-м… — Порфирий Петрович, улыбнувшись, перешел на доверительный полутон: — Без крикотни?
Салытов лишь беспомощно развел руками.
— Ну, так что у нас? — Слегка улыбчивый тон как бы сгладил настойчивость вопроса.
— Да девица тут одна, гулящая. — Салытов кивком указал на худенькую, истомленного вида девушку, наручниками прихваченную к свирепого вида мордатому околоточному в черном мундире. Точный возраст девушки назвать было сложно, хотя видно, что совсем молоденькая. Лицо густо напомажено, как водится у блудниц. Хотя ее внешности это придавало лишь бoльшую наивность. Словно бы кто-то раскрыл ей секреты ее продажного ремесла, а она по неопытности возьми да переусердствуй. Вон и платье, подобающее занятию, на себя напялила; плоть от плоти бессчетных поколений уличных женщин. Под оголенными лампами полицейского участка платье из красного сатина, заношенное чуть ли не до дыр, казалось воплощением скорее бедности, чем порока. Старомодный, не по размеру турнюр с потрепанным шлейфом вызывал невольную усмешку, равно как и видавшая виды соломенная шляпка вкупе с дырявым зонтиком. Вопиющим контрастом, вызывающим эмоции скорее обратные тем, которые данное облачение должно было вызывать, смотрелась накинутая на плечи домотканая шаль, в которую девушка зябко куталась. Сложения она была хрупкого. По росту ей больше соответствовал скорее Порфирий Петрович, чем Салытов с околоточным, громоздящиеся над ней эдакими зловещими столпами. Чиновник в штатском — блеклый конторский тип, исполняющий обязанности писаря, — сидел за конторкой на табурете. Ясно было, что девушка еле стоит на ногах от усталости. Борясь с дремотой, она то и дело ширила глаза. Пару раз, беспомощно ссутулив плечи, она пробовала облокотиться на стол письмоводителя, который при этом бдительно принимался шуршать папками пропыленных дел. Тогда она резко выпрямлялась, не выказывая при этом ни угодливости, ни бестактности; скрывать ей в ее положении было нечего. Иногда ее худенькое тело пробирал озноб.
Порфирий Иванович, прикуривая, вдумчиво ее оглядел.
— Желтый билет при ней? — спросил он Салытова.
— При ней.
— Составлен по форме?
— Да при чем здесь это!
— И тем не менее по форме?
— По форме, — не сказал, а как бы сплюнул Салытов. Лицо его отражало бурю противоречивых эмоций: с одной стороны, желчное, гневливое раздражение, с другой — боязнь выказать опрометчивость, а то и несообразительность в глазах коллег. Такое случалось всякий раз, когда им доводилось вот так сталкиваться с Порфирием Петровичем.
— Она обвиняется в краже ста рублей у некоего господина. Городовой при аресте обыскал и обнаружил при ней ассигнацию данного номинала.
— Понятно. И где это предполагаемое преступление имело место?
— Предполагаемое! Ну уж, скажу я вам, Порфирий Петрович!
— И где же?
— На Садовой.
— Ага. И когда?
— Рано поутру.
— Конкретное время известно?
— Часа в четыре утра, — подал голос околоточный.
— Мгм. Тогда почему разбирательство так затянулось?
— Да вот, истец-то возьми да пропади! — с едким сарказмом вставил письмоводитель, ясно давая понять, что происходящее не интересует его ни в малейшей степени.
— Вот беда-то. И что, так до сих пор и не объявился?
— Да вот, пока ищем, — метнув на писаря испепеляющий взгляд, поспешил с ответом Салытов.
— Ну а имя его известно?
— Да вот она, — опять же кивком указал на девушку Салытов, — говорит, что представлялся Константином Кирилловичем.
Порфирий Петрович переключил внимание на девушку.
— Значит, человек этот вам известен?
— Я его видела только однажды, ваше благородие, — ответила та голосом ребенка, причем хорошо воспитанного.
— При каких обстоятельствах?
Девушка, зардевшись, потупила глаза, вслед за чем на нее опять напал озноб.
— Это был ваш клиент?
— Нет. — Все еще дрожа, девушка подняла взгляд. — Не в этом смысле.
— Тогда в смысле сутенер?
Та, мотнув головой, промолчала.
— Вам известно, где он проживает, этот Константин Кириллович?
— Не известно.
— А как так вышло, что эти сто рублей оказались при вас?
— Он их мне дал.
— Дал, сто рублей? Зачем?
— Я не хотела брать. Он их силком мне сунул.
— Он силой сует вам сто рублей, и тут же кличет городового, обвиняя вас в краже? Какая-то ходульная версия, сударыня, Вам не кажется?
— Мне нечем это объяснить, ваше благородие.
— Он хотел, чтобы вы пошли с ним, когда давал вам деньги?
— Да.
— И вы пошли?
— Нет.
— Отказались?
— Ну, вроде как.
— А взятые деньги вроде как оставили при себе. Может, он потому и позвал полицейского?
— Я их пыталась отдать. А он не брал.
— Вы за свои услуги обычно так и берете, по сто рублей?
В ответ лишь сдавленный всхлип — не то рыдание, не то смех с призвуком глухого отчаяния.
— Простите. Но давайте называть вещи своими именами: ведь вы же уличная женщина. Вы же не станете этого отрицать?
— Я не уличная. У меня вон и билет есть.
Она вынула желтую карточку, удостоверяющую ее род занятий. «Лилия Ивановна Семенова», — прочел Порфирий Петрович. Значится в заведении мадам Келлер, по Садовой.
— Ах да. Можете убрать, у меня нет к этому никаких вопросов. Я насчет человека, давшего вам сотенную. Вы отказываетесь от денег и отказываетесь идти с ним. Он что, был очень дурен собой?
— Нет. Дело совершенно не в этом.
— Так почему же вы с ним не пошли? И от денег таких отказались?
— Слишком уж большая сумма.
— Странная вы особа, скажу я вам. Чтоб женщина вашего рода занятий, и колебалась перед таким соблазном…
— Я боялась, чего мне от него ожидать.
— Ах вон оно что. А что, есть какие-то ограничения? В этом дело?
— Не в том, о чем вы думаете.
— Так в чем же? Скажите, сделайте милость.
— Он звал меня не для себя.
