Тогда Джерри закрыл глаза и провалился в сон с единственным желанием никогда больше не просыпаться.
2
Женщина открыла глаза и тут же закрыла их: так больно ударил по глазам льющийся из окон свет. Накануне она перебрала шампанского, и теперь язык не ворочался, а во рту был отвратительный привкус.
Она осознала, что спала на полу совершенно голая и проснулась от холода. Скрючившись, попыталась согреться в той же самой позе, какую инстинктивно приняла в момент неистового оргазма. Пережитые ощущения вконец вымотали ее. Впервые в жизни она почувствовала себя причастной к чему-то настоящему, жертвенной героиней события, не имевшего себе равных на ее памяти и наверняка призванного оставить неизгладимый след в жизни. Она еще немного полежала с закрытыми глазами, чтобы подольше сохранить вчерашние образы под веками, чувствуя, как от холода и возбуждения тело постепенно покрывается гусиной кожей.
Затем со вздохом женщина приоткрыла глаза, приноравливаясь к свету, и первым делом увидела перед собой спину Джерри Хо, тоже совсем голого, покрытого сгустками красной краски, которые странным образом передвигались по телу. Мансарду наполнял голубоватый свет раннего утра, прорезанного бликами телеэкранов. По-видимому, тотем оставался включенным всю ночь. Женщина спросила себя, неужели это и есть та стихия, которая…
Словно почуяв движение воздуха, Джерри взглянул на нее такими красными глазами, будто краска, которой он щедро выкрасил себя снаружи, впиталась, перетекла внутрь.
Взглянул, но не увидел.
– Ты кто?
Вопрос ее смутил. Ей вдруг стало до смешного стыдно своей наготы. Она рывком села, обхватив руками колени. Кожу так больно стягивала высохшая краска, словно в тело разом воткнули тысячу микроскопических игл; отлепившиеся ошметки посыпались на холст.
– Я… Меридит.
– Ах да, Меридит.
Джерри Хо слегка кивнул, как будто в этом женском имени был заключен некий необратимый смысл. Затем повернулся к женщине спиной и начал размазывать краску по холсту, окуная руки в стоящие рядом банки. У Меридит возникло ощущение, что этим нехитрым жестом он как бы убрал себя из комнаты, а может, и из целого мира.
Его хрипловатый голос настиг ее, когда она пыталась встать, по возможности безболезненно.
– Не волнуйся, это акварель, она не ядовита. Такими красками дети рисуют. Ступай прими душ, и она смоется. Ванная там, слева.
Джерри услышал удаляющиеся шаги за спиной, затем шуршание душа.
Мойся и катись отсюда, безымянная Меридит.
Он знал такой тип женщин. Оставь ей крохотную лазейку – прилипнет, как татуировка. Но не на того напала. Она всего лишь инструмент для создания шедевра на полу, передаточное звено, и ничего более. Теперь она выполнила свое предназначение и должна исчезнуть. В памяти, объятой наркотическим дурманом, забрезжило воспоминание: вроде бы он встретил ее вчера на вернисаже, куда вытащил его владелец галереи Лафайет Джонсон. Где-то на Бродвее, кажется. Это была фотовыставка журналистки, проведшей года два в каком-то диком уголке Африки и теперь пытавшейся выдать тамошнюю природу за не отравленный цивилизацией рай. Но Джерри наметанным глазом подметил любопытную схожесть африканских фетишей с коренными, американскими, что объясняется вынужденным использованием одних и тех же материалов – шкур, костей, цветных камешков. И там и тут желание покрасоваться.
Единственное отличие – нет бахромы на одежде. Впрочем, бахрома изначально придумана для того, чтобы дождь стекал по одежде, а зачем бахрома там, где почти не бывает дождей?
Он долго слонялся среди лиц, голосов и платьев без всякого желания узнать, кто есть кто и что есть что. Чувствуя себя непроницаемым, он проходил сквозь невидимую стену слов, которую воздвигают люди в иллюзии общения. Немного погодя начала рассеиваться эйфория от таблетки экстази, которую он принял перед выходом из дому. Обычно Джерри вечерами таскался по злачным местам Манхэттена, а этот вернисаж, разумеется, не входил в их число.
– Вы Джерри Хо?
Он обернулся на голос и увидел перед собой существо женского пола, настолько серое, что, казалось, целиком сделано из вигони, если не считать размалеванного ярко-красной помадой рта. Джерри вспомнились старые черно-белые фотографии, где для эффекта раскрашивали какую-нибудь одну деталь. В глазах женщины блестело восхищение под стать помаде на ее губах; это был второй красочный факт ее биографии, состоящей сплошь из серого.
– Выбирать не приходится, – пожал он плечами, отводя взгляд.
Женщина не почувствовала его нарочитой отстраненности. Она шла своей дорогой, похоже, по примеру окружающих, влюбленная в собственный голос.
– Я видела ваши работы. Была на последней выставке. Это было так…
Джерри так и не узнал – как понравилась женщине его последняя выставка. Он смотрел на кроваво-красный рот, не слыша слов, и в кадрах немого кино, которое отражалось в ее глазах, высмотрел мысль. А мысль, как и всякое благословение, должна рядиться в ритуальные одежды.
Он схватил ее за руку и потащил к двери.
– Если вам нравятся мои работы, поехали со мной.
– Куда?
– Создавать новую.
Выйдя на улицу в поисках такси, они прошли мимо витрин «Дин-энд-Делука», продовольственного магазина с ценами «Тиффани». Джерри начал смеяться. Вспышкой в мозгу сверкнул сюжет одной из африканских фотографий и не покидал его, пока он катил перед собой тележку, полную снеди.
Такси затормозило по взмаху руки безымянной Меридит, и ему не пришлось объяснять причину своего смеха.
Джерри вспоминал пассивную покорность женщины, когда он велел ей раздеться, и экстаз – когда начал обмазывать ее краской. Каким-то образом она поняла, почувствовала выделенную ей роль и взяла себе в сообщницы тишину.
А теперь она стала шуршанием душа. Искусство, переваренное холстом, теперь испражняется в сток ванны. Джерри спросил себя, не ценнее ли цветные экскременты, которые втягиваются в эту воронку, того, что он сейчас творит.
Искусство и дерьмо – одно и то же. Кому-нибудь так или иначе удается их продать, что одно, что другое.
Усталость давала себя знать. Он почувствовал резь в глазах, и спасительные слезы, хлынув, смыли напряжение. Слегка покрутил головой, разминая затекшие мышцы шеи. Что-то надо придумать, чтоб выйти из этого физиологического тупика. Только один человек может ему в этом посодействовать. Он поднял трубку, не заботясь о том, что перемазанные ладони оставляют на ней пятна, набрал номер, и немного погодя ему ответил сонный голос:
– Какого черта? Посмотри на часы!
– Лафайет, это я, Джерри. Я работаю и хочу тебя видеть.
– Черт побери, Джерри, шесть утра!
– Я не ведаю времени. Мне надо тебя видеть, немедленно.
