Поезд придет, так или иначе, и все, что случилось до его прибытия, останется позади, за поворотом. Отступать слишком поздно. Его прошлое станет лишь чередой событий, толкнувших его к этому отчаянному шагу, исполненному надежд.
Ему было пятьдесят четыре года, собственное лицо его потрясло, но через несколько минут и это выражение сотрется. Ральф верил, что так и будет.
Он размышлял о том, что все мы хотим самых простых вещей. Несмотря на наличие или отсутствие детей, которые к тому же иногда умирают, мы жаждем простой любви. Это не слишком много, и об этом стоит просить. Он, как и другие, имел право на любовь.
Вот уже двадцать лет ни один человек не говорил ему «спокойной ночи», когда, выключив свет, он ложился в кровать. Ни один человек не желал ему доброго утра, когда он открывал глаза. Двадцать лет никто не целовал его, и даже сейчас, когда начался легкий снег, он вспомнил свои ощущения — мягкое движение губ, сладкое томление.
Горожане поглядывали на него. Ну и ладно! «Мы были там, — передадут они своим детям и соседям, — Мы были там. Видели, как она сходила с поезда. Мы были там. Видели, как он на нее смотрел».
Ральф сунул руку в карман и сжал письмо. Он помнил его наизусть.
Дорогой мистер Труит!
Я простая честная женщина. Я часто путешествовала со своим отцом и была во многих странах. Благодаря миссионерской деятельности я знаю жизнь без прикрас, и у меня нет иллюзий. Я встречала бедных и богатых и не верю, что между ними есть хоть какая-то разница, потому что богатые голодны не меньше бедных. Всем нужен Бог.
Мне попадались болезни, которые и вообразить невозможно. Мне сложно находиться в мире, таком, каким его сделали люди. И я не могу с этим справиться. Даже Бог с этим ничего не может сделать.
Конечно, я не школьница. Я всегда была дочерью и давно утратила надежду стать женой. То, что вы предлагаете, не любовь, но я не ищу любви. Мне нужен дом, и я приму то, что вы даете, потому как лишь в этом нуждаюсь. Мне нужна самая малость: доброта, а она — все по сравнению с миром, который я видела. Если вы примете меня, я приеду.
С этим письмом она прислала свою фотографию. Ральф прикасался большим пальцем к потрепанному краю снимка, когда приподнимал шляпу, здороваясь с очередным человеком. Одновременно он отмечал, как этот человек оценивает его дорогой черный костюм, крепкие ботинки и пальто с меховым воротником. Ральф гладил пальцем лицо на фотографии. Оно не было ни красивым, ни робким. Большие ясные глаза смотрели в нацеленный фотоаппарат. На ней было простое платье с простым воротником. Обыкновенная женщина, которой так необходим муж, что она готова выйти за незнакомца на двадцать лет ее старше.
В ответ Труит отправил ей письмо без фотографии, да она и не спрашивала ее, зато вложил в конверт билет. Она остановилась в отвратительном огромном Чикаго, в христианском пансионе.
В 1907 году, в крошечном холодном городке штата Висконсин, на пороге зимы он, Ральф Труит, богатый человек, ждал поезда, который доставит ему Кэтрин Лэнд.
Он ждал ее долго и мог подождать еще немного.
Глава 2
Кэтрин Лэнд смотрелась в зеркало, бесстрастно показывающее женщину, которой она стала. Годы ожесточили ее.
«Я из тех, кто заранее заглядывает в конец книги, — размышляла она, изучая собственное отражение. — Хочу знать, как закончится история, прежде чем она началась».
Ей очень нравилось начало. Чисто-белая возможность пустой комнаты, первый украденный поцелуй. И окончание, окончания она тоже любила. Драма разбитого стекла, мертвая птица, слезливое прощание, последнее ужасное слово, которое нельзя не произнести и невозможно забыть.
А вот с серединой все было не так просто. Начало было приятным, окончание обычно горьким, а середина напоминала натянутый канат, по которому идешь от начала и до конца.
Плоская, покрытая снегом земля убегала от окна. Поезд дергался, и хотя Кэтрин старалась держать голову прямо, сережки качались и сверкали под лампой.
Он прислал ей билет на проезд в отдельном вагоне. В ее распоряжении была гостиная, спальня и электрическое освещение. Она не видела остальных пассажиров, хотя, естественно, в поезде находились и другие люди. Кэтрин представляла, как они скучают на сиденьях, обтянутых бледной кожей и набитых конским волосом. В ее вагоне мебель была из красного бархата, с фестонами и оборками. «Словно бордель, — подумала она, — Бордель на колесах».
Состав тронулся, когда уже стемнело, и всю ночь постоянно останавливался: с путей убирали снежные заносы. Официант принес тяжелую «блестящую» еду: несколько кусков ростбифа, креветки на льду, красивые глазированные пирожные. Кэтрин поела, поставив тарелки на складной столик. Вина не предложили, а она не стала спрашивать. Серебряные приборы были тяжелыми, гладкими, приятными на ощупь, и она проглотила все без остатка.
Утром подали яичницу с ветчиной, черный кофе, такой горячий, что она обожгла язык. Все это принес молчаливый чернокожий официант; он обслуживал так, словно совершал некое магическое действие. Кэтрин снова все съела. Делать было особенно нечего, движение поезда гипнотизировало, приводило в восторг и повышало аппетит. Каждая секунда приближала ее к осуществлению долгого запутанного плана.
Когда она не ела и не спала, вытянувшись на безупречном накрахмаленном белье, то смотрела на свое лицо в зеркале над туалетным столиком. Лицо было ее единственной собственностью, тем, на что она могла рассчитывать, что никогда не подводило. Кэтрин было приятно, что за тридцать четыре года оно осталось практически неизменным, сохранило красоту — все та же бледная безупречная кожа, свежая, без морщин. Жизнь, как бы ни измывалась над ней, лица не коснулась.
Тем не менее Кэтрин испытывала беспокойство; мысли неслись галопом. Она снова и снова перебирала детали, вспоминала бурное прошлое, удивлялась тому, что судьба забросила ее сюда, в эту шикарную комнату на колесах. Сейчас Кэтрин была на перепутье, посредине.
А посредине многое могло случиться. Как бы часто она ни прокручивала возможные варианты в голове, но середине не доверяла. Можно споткнуться, потерять равновесие, спутать направление, тебя могут разоблачить. Посредине случаются события, которых ты не планировал. Ее тревожила сама возможность таких событий, и сейчас она увидела это в тенях, залегших под ее миндалевидными глазами.
Любовь и деньги. Она отказывалась думать, что ее жизнь, такая пустая и бесцельная, завершится без любви и без денег. Не могла принять это как факт, который означал бы, что наступил конец всему.
Кэтрин была настроена решительно и холодна как сталь. Она не могла жить без двух вещей, которые считала необходимыми для полноценного существования и в которые верила долгие годы. Верила в ангела, который спустится с небес и одарит ее богатством, соответствующим ее красоте. Верила в чудеса. Во всяком случае, пока не поняла, что ее жизнь — это невероятно пластичная субстанция. Затем эта субстанция сформировалась, затвердела и более не изменялась, превратилась в раковину, в которой теперь и обитала Кэтрин. Ее это ужаснуло. Ужасало и сейчас, словно внезапная пощечина.
