Я благодарна Кэт, но справедливости ради должна сказать, что и она не прогадала, взяв меня в журнал. Я мастер своего дела, мои рассказы привлекают читателей, завоевывают литературные премии, а недавно один издатель предложил собрать двенадцать из них под одной обложкой и издать как антологию.
Мы с Кэт познакомились семь лет назад в редакции одного небольшого городского журнала под названием «Гет». Журнал этот выходит тиражом семьдесят пять тысяч экземпляров и освещает в основном события, происходящие в Нью-Йорке: выставки, светские новости, скандалы, преступления и тому подобное, необязательно в такой последовательности.
До того времени я работала в газетах. Сначала, сразу после колледжа, специализировалась на полицейских сенсациях в «Олбани таймс юнион», потом перешла в окружную газету «Протокол», в Нью-Джерси. Не знаю почему, но меня всегда интересовало все, что связано с преступлениями. Мой бывший муж как-то сказал, что нездоровый интерес к смерти возник у меня в детстве, потому что мой отец умер, когда мне было всего двенадцать лет. Я же склонна думать, что этот интерес появился после одной истории, которая произошла со мной в старших классах. Кто-то стал подбрасывать мне в парту и в шкафчик в раздевалке записки непристойного содержания. Может, другая на моем месте просто наплевала бы на них, но я методично выследила автора — им оказалась девчонка. Разгадывание этой загадки было делом поразительно захватывающим. С этого все и началось. Со временем я поняла, что работа в журнале дает большую стилистическую свободу, чем в газете, протоптала дорожку в Нью-Йорк и обосновалась в новорожденном журнале «Гет».
В первый же свой рабочий день на новом месте я познакомилась с Кэт, тогда ее называли Кэтрин и она работала заместителем редактора. Кэт старше меня на четыре года. Хотя она курировала в основном темы, касающиеся искусства, знаменитостей и прочего в том же духе, а не статьи о суровой правде жизни, выдаваемые мной, я обратила внимание на то, как умело она проталкивает на совещаниях свой материал, и мне это понравилось. Постепенно Кэт прониклась ко мне симпатией — возможно потому, что я в отличие от многих других не заискивала перед ней, и с некоторых пор она стала приходить в мой крошечный кабинет, закрывать за собой дверь и изливать мне душу. В основном она рассказывала о подковерной борьбе в редакции и о том, как сложно встречаться одновременно с семью мужчинами, у одного из которых к тому же есть жена и двое детей. Кэт распознала во мне человека, который умеет хранить секреты, а такие особи в Нью-Йорке — большая редкость. Как-то раз я даже летала с ней на Барбадос — ей это понадобилось, чтобы у Джеффа, с которым она встречалась к тому времени четыре месяца, не угас к ней интерес. Что эти отношения дали мне? Я была прямо-таки ослеплена ее пробивной силой, ее безграничной целеустремленностью и бесстрашием, с которым она добивалась всего, чего хотела.
Я проработала в «Гет» всего год, когда главный редактор уволился с большим скандалом, потому что его заставляли выкинуть из номера разоблачительный материал об одном из друзей владельца журнала. В тот день нас собралось в редакционном холле десять человек, мы обсуждали, что же нам делать дальше, и тогда Кэт сказала, что в знак солидарности с главным нам всем надо уволиться. Мы так и сделали. Вечером того же дня мы все собрались в баре. Бывший главный угощал нас выпивкой и говорил, что наш поступок войдет в учебники по журналистике. Я бы и рада была упиваться сознанием собственной важности, но мне не давал покоя вопрос, что теперь будет с моей медицинской страховкой, ведь мне как раз начали лечить один сложный зуб, и процесс был в самом разгаре. Кэт казалась не просто спокойной, а неестественно спокойной. Она стояла, прислонясь к стойке бара, с сигаретой в одной руке и стаканом мартини в другой. Через три дня было объявлено, что новым главным редактором «Гет» назначена она.
После этого я не разговаривала с Кэт четыре месяца, но в конце концов она уговорила меня вернуться. Во-первых, она заставила меня согласиться, что журнал важнее, чем те, кто им управляет, а во-вторых, дала мне возможность писать более крупные рассказы. К тому времени Кэтрин уже звалась Кэт и стала редактором, способным убедить любого писателя работать на нее. Как кто-то написал в ее биографическом очерке, у Кэт выработался свой критерий отбора материала: она понимала, что статья хороша, если при чтении этой статьи у нее твердели соски. Кэт стала заметной фигурой в издательском бизнесе.
Она проработала в новой должности чуть больше двух лет, когда Долорес Уайлдер, шестидесятисемилетняя дама, занимавшая должность главного редактора «Глянца», под нажимом хозяина журнала и, как я подозреваю, электропаяльника, «добровольно» ушла на пенсию и назвала Кэт своей преемницей. Все издания, входящие в элитную семерку женских журналов, включая «Домашний женский журнал» и «Лучший дом», приближались по возрасту к столетию и, по мнению многих, изрядно устарели, поэтому для того, чтобы выжить, им требовалось вливание свежей крови. И таким вливанием стала Кэт. Она вытянула из владельца обещание, что ради модернизации журнала ей дозволяется перевернуть все вверх дном. Не прошло и недели, как Кэт предложила мне контракт, по которому я в качестве внештатного сотрудника была обязана писать в год от восьми до десяти статей на криминальную тему или на другие темы, интересные для широкой публики. Мне даже предоставили отдельный кабинет, хотя и маленький. При этом за мной сохранялось право писать и для других журналов, например туристических, — это мой побочный заработок. Поскольку свободу, которую дает внештатная работа, я ценила куда выше, чем должность в штате, я была в восторге от такого расклада.
Мы остались подругами, хотя, как я уже говорила, дружба у нас с Кэт несколько специфическая. Временами, когда эгоистичная и стервозная часть натуры Кэт вдруг поднимает свою уродливую голову, у меня возникает желание держаться от нее подальше. Но потом Кэт вдруг выкидывает нечто забавное и оригинальное, к примеру, оставляет на моем письменном столе пакет с баночкой черной икры.
Тем временем такси свернуло с Рузвельт-драйв на Девяносто шестую улицу, затем мы проехали по Второй авеню, а на пересечении с Девяносто первой улицей повернули на запад, в квартал между Парк-авеню и Мэдисон-авеню, известный как Карнеги-Хилл; там и жила Кэт. Это был зеленый квартал, состоящий в основном из таунхаусов.[1]Одни дома были каменными, другие — кирпичными, был даже дом бледно-розового цвета. Наискосок от дома Кэт располагалась элитная частная начальная школа, в которую многих детей доставляли на черных «линкольнах» и на них же увозили обратно. Я расплатилась с таксистом и вышла из машины, стараясь не пролить кофе. На улице было совсем пусто, не считая одного типа в желтом макинтоше, направлявшегося в сторону Центрального парка с коротконогим толстым псом на поводке. Откуда ни возьмись налетел холодный ветер, и с дерева, растущего у края тротуара, вдруг как снежные хлопья посыпались розовые лепестки. Они покрыли мои волосы, свитер, кроссовки. Отряхиваясь, я в то же время оглядывала дом Кэт, пытаясь обнаружить признаки жизни. Это было белое кирпичное строение в четыре этажа с черными ставнями. Кэт как-то обмолвилась, что ее дом построен в восьмидесятых годах XIX века. Парадный вход с черной двустворчатой дверью находился на уровне второго этажа, к нему вела лестница, заканчивающаяся верандой. Первый этаж, где жила няня, имел отдельный вход, туда можно было попасть, спустившись с тротуара на несколько ступенек и пройдя через внутренний дворик, мощенный плиткой. Дворик был огорожен кованой чугунной решеткой в семь футов высотой, в вестибюль под лестницей и в квартиру няни вели чугунные ворота. Я подошла ближе к дому и прислонилась к забору перед лестницей во внутренний дворик. С этого места мне был виден свет в квартире Хайди, пробивающийся в щели закрытых деревянных ставней. «Слава Богу, все, значит, утряслось», — подумала я. Очевидно, пока я мчалась на такси через весь Манхэттен, Кэт удалось разбудить свою загулявшую няньку. «Интересно, перед тем как отправить обратно, меня угостят хотя бы круассаном?»
