Тяжело вздохнув, Волк накинул себе на голову защитную накидку, оставив лишь небольшую, в ладонь шириной, щель между ее пологом и землей. Повозившись, извлек притороченный сбоку бинокль, старую артиллерийскую восьмикратку со специальными вставками из прозрачного зеленого пластика на окулярах. Они надежно погасят любой случайный луч заходящего солнца, не давая ему сверкнуть ярким бликом на стеклах. Тревожная группа прибудет не в том настроении, чтобы ее лишний раз дразнить, изображая из себя затаившегося на сопредельной стороне снайпера. Хоть и граница, а пальнуть все равно могут, нервы у всех на взводе. К тому же мирные соглашения по Южному Ливану реально существуют только у дипломатов на бумаге. У тех, кто далек от кондиционированного воздуха кабинетов послов и консулов, но близок к пропыленной, выжженной солнцем ливанской земле, по этому поводу совсем другое мнение, и огражденный забором с сигнализацией периметр здесь мало что меняет.
Тревожная группа подкатила с опозданием в полторы минуты, скрупулезно зафиксированным невидимыми наблюдателями по ту сторону границы. Два «хаммера» настороженно ползли по вьющейся вдоль контрольно-следовой полосы грунтовой дороге, будто принюхиваясь к земле. Шли, не торопясь, давая максимум километров тридцать в час, даже пыль, поднятая колесами, не вилась столбом за машинами, как обычно бывает при езде по пересохшей грунтовке, а степенно клубилась, оседая где-то на уровне покрытых броней крыльев колес. Волк знал, что «хаммеры» Израиль закупает в Штатах, но броню на них навешивает свою собственную, разработанную местными конструкторами. Видно считает, что еврею за еврейской броней воевать комфортнее и безопаснее. Вот только от выстрела из гранатомета она не спасает, точно так же, как штатовская, это ему тоже было известно абсолютно точно. Лично наблюдал, и не раз.
Дистанцию между собой машины выдерживали почти в сотню метров. «Грамотно, — мысленно одобрил невидимых водителей Волк. — Если бы мы махнули через забор, то поставить минную косу на подъездном пути, нам тоже времени хватило бы. Вот только обеспечить такой участок поражения не выйдет даже с помощью тяжелой инженерной техники, не то что вручную. Так что подорвать сразу обе машины, никакой возможности нет. Одна все равно останется неповрежденной и примет бой, по возможности выручая и прикрывая пострадавших товарищей. Умные, жизнь научила…». Он представил себе, как сейчас вертят головами, впиваясь глазами в перепаханную КСП сидящие внутри металлических коробок солдаты, как настороженно всматриваются в тянущийся по правую руку пограничный забор, выискивая пролом, отогнутую проволоку, или следы подкопа. Представил и злорадно ухмыльнулся: «Нет, жидята, на этот раз не все так просто!»
Вообще, в отличие от того же Фашиста, никакой особой ненависти к евреям Волк не испытывал. Даже удивлялся порой, когда натыкался на очередного оголтелого антисемита. Правда и общаться с представителями этой национальности особо близко ему не доводилось, так, было несколько шапочных знакомств, не произведших на него особого впечатления. Так что может быть, у него просто не было достаточно информации для анализа. Тем не менее, свое мнение по этому поводу наемник имел. Еврейский вопрос представлялся ему грандиозной мистификацией, явно высосанной кем-то из пальца. Ну, возможно, евреи хитрее и изворотливее по жизни, чем большинство обычных сограждан. Ну, может быть, лучше других умеют пристроиться на тепленькое место и, в силу некоей свойственной отнюдь не только им национальной взаимовыручки, тут же начинают тянуть вверх многочисленных единоверцев. Пусть так… Но обвинять их в неком всемирном заговоре с целью закабаления и порабощения всего остального человечества, наверняка, явная паранойя… Да и обобщать, огульно заявляя, что любой еврей это продувная бестия, озабоченная лишь тем, как бы нажиться на чужом горе, однозначно не правильно. Иначе кто бы сейчас сидел в ползущих за забором «хаммерх»? Или там сплошь одни ростовщики, да зубные техники? Ага, как же, эти ребята так при случае могут зубки вылечить, что больше никаких проблем с ними не будет, никогда, навечно. Уж он-то не раз прочувствовал на своей собственной шкуре, что евреи умеют не только торговать, протезировать зубы и играть на скрипке.
Так что никакой особой разницы между евреями и остальным населением земного шара Волк принципиально не видел. Почему же в таком случае он лежал сейчас под маскировочной накидкой, отслеживая, как тяжело переваливается на неровных колдобинах, проверяя ограждение поднятый по тревоге пограничный патруль? Ответ банален: не мы выбираем, в конечном счете, жизненные дороги, а дороги выбирают нас. Точно с таким же успехом родившийся в провинциальной российской глубинке Волк, мог бы сейчас сам трястись, изнывая от жары в железной коробке «хаммера». Все дело случая, ну и еще, конечно, деньги, куда же без них? И пока «Хизбалла» платит он остается по эту сторону забора, а то, что деньги, которыми с ним рассчитываются, получены от продажи наркотиков, в том числе и в его страну Волка трогало мало. Он вообще считал себя человеком без национальности, веры, семьи, друзей и прочих условностей обычно тяжким бременем ложащихся на человека и мешающих ему идти вперед по пути к жизненному успеху, который в его понимании измерялся все теми же зелеными бумажками с рожами американских президентов. Ведь, как известно, счастье не в деньгах, а в их количестве… Хотя нет, насчет друзей он, пожалуй, погорячился. Друзья у него были, точнее один друг — вжавшийся в землю под маскировочной накидкой Фашист.
Волк и сам не отдавал себе до конца отчета, насколько привязался к этому жилистому, обманчиво тонкокостному парню с умным интеллигентным лицом и несколько нарочитыми, отдающими снобизмом, аристократическими манерами. Они работали в паре уже второй год. А на войне, пусть даже необъявленной вялотекущей это очень большой срок. За это время человек помимо собственной воли полностью раскрывается, обнажая истинную свою суть. Нет, конечно, детали биографии, факты из прошлого, при желании всегда можно скрыть. Но вот это глубинное еще с Раскольникова живущее внутри: «Тварь я дрожащая, или право имею?» Оно прет наружу со страшной силой, и никакими артистическими способностями не скрыть человеку от боевых товарищей внутреннее свое содержание, то, настоящее, что в повседневной жизни мы старательно прячем, запихивая под придуманные маски и образы, боясь показать, выпустить наружу. Та самая суть, что составляет наше истинное естество, открыв которую мы пускаем человека в свой внутренний мир, становясь беззащитными и уязвимыми.
Так что если люди сходятся на войне в пограничных условиях каждодневной борьбы жизни и смерти, то это действительно судьба. Нет в такой дружбе места ни корысти, ни расчету, одно лишь таинственное и непредсказуемое сродство душ, таких разных и непохожих на первый взгляд и, тем не менее, тянущихся друг к другу. Так произошло и у Волка с Фашистом. Вначале вроде работали вместе лишь в рамках одной конкретной операции, а потом как-то незаметно сложился их постоянный тандем, удачный надо сказать, несмотря на явную разницу и в характерах, и в возрасте, и в мотивах побудивших обоих участвовать в этой странной войне… В отличие от Волка, Фашист был бойцом идейным, деньги его интересовали в последнюю очередь. Нет, конечно, никому их дарить он не собирался, но Волка при этом не оставляло ощущение, что перестань сейчас «хизбаллоны» вдруг платить его напарнику, тот все равно никуда отсюда не уедет, а придется, так еще и сам будет приплачивать за возможность безнаказанно стрелять в евреев. Уж очень сильно их Фашист ненавидел. Самих ливанцев, иранских инструкторов и всех прочих арабов он тоже недолюбливал, относился к ним свысока, презрительно и брезгливо, не стесняясь, порой демонстрировать это в открытую. Недолюбливал, но терпел, до поры, до времени… Терпел, потому что они давали ему возможность бороться с теми, кого он считал корнем всего мирового зла, с евреями…
