в большой спешке. Затем Воловцов обратил внимание на жженые спички, валявшиеся в центре помещения. Их была добрая дюжина. Все это значило, что в домашнем кабинете судебного пристава Щелкунова был произведен обыск, или обначка, выражаясь на языке уркачей.
Вряд ли такой сумбур навел хозяин квартиры. Судя по тому, что увидели в гостиной, Щелкунов прекрасно знает, что и где у него лежит, а вот незваные гости, что шмонали его квартиру, этого отнюдь не ведали. К тому же они очень не хотели, чтобы со стороны улицы был заметен свет, поэтому жгли спички, но не запалили керосиновую лампу, стоящую неподалеку.
В одном из ящиков бюро были обнаружены несколько фотографических карточек (к сожалению, ни на одной из них не был запечатлен сам Владислав Щелкунов) и личные документы Владислава Сергеевича. Находка лишний раз доказывала, что никуда судебный пристав не уезжал и что с ним стряслось «нечто иное», – судя по всему, весьма похожее на преступление. А вот что тут рыскали злоумышленники в квартире Щелкунова и нашли ли они это – оставалось неразрешенным…
При выходе из квартиры Иван Федорович тщательнейшим образом осмотрел замок входной двери. Вырисовывалась странная картина: мало того что замок не был взломан, на нем отсутствовали даже малейшие царапины. Судебный следователь по особо важным делам был уверен, что если разобрать замок, то и внутри него не будет найдено никаких повреждений. Это означает лишь одно: замок открывался родным ключом.
– Скажите, а кроме как у вас, были ли еще у кого-нибудь ключи от этой квартиры? – обратился Воловцов к домовладельцу.
– Ни у кого, – уверенно ответил тот. Подумав малость, сказал с некоторым сомнением: – Ну если сам постоялец не изготовил дубликат и не передал его кому-то. Но это у нас запрещено, – добавил представитель обширной семьи купцов Поляковых, спокойно выдержав пристальный взгляд Воловцова.
Опрос соседей нового не добавил. Кто заходил в квартиру Щелкунова (скорее всего, вечером, в воскресенье десятого января), они не видели, а самого судебного пристава лицезрели последний раз в воскресенье в районе четырех часов пополудни, когда он выходил из дома. А вот дворник Федосей Бубенцов поведал нечто интересное.
– Вы видели посторонних людей в воскресенье вечером? – спросил Воловцов у дворника, когда опросил всех соседей.
– Я как раз снег лопатой сгребал, – указал он в сторону большого сугроба в самом углу двора. – Холодно мне было, ну я и зашел в дворницкую, чтобы малость согреться. Кипяток в кружку заливаю и в окно смотрю, а тут из дома вышел господин в двубортной шубе, крытой черным кастором, и в большой бобровой шапке. Я к нему приглядываться стал, вроде бы среди наших жильцов нет такого. А он, проходя мимо дворницкой, поднял воротник шубы. Так я его лица и не разглядел.
Воловцов вновь опросил соседей судебного пристава Щелкунова, но, согласно их показаниям, никто из них гостей в тот день у себя не принимал. Напрашивался вывод, что приходил господин в двубортной шубе и меховой шапке к Щелкунову. Вернее, не приходил, а проник в его квартиру.
Вернувшись в дворницкую, Воловцов сказал дворнику:
– Вот что, батенька, вы мне поподробнее расскажите о том человеке в шубе, – он присел на шаткий стул. – Какого он роста, широк ли в плечах, какая походка… Может, еще что-нибудь вспомните.
– Я его вначале, стало быть, принял за их благородие Владислава Сергеевича, господина Щелкунова то есть, – принялся охотно пояснять дворник Бубенцов. – У него точно такая же шуба и шапка имеются. И роста он такого же… А потом гляжу, а воротник-то на шубе иной. У Владислава Сергеевича воротник из камчатского бобра, а у господина, что из дому вышел – из польского. Камчатский бобер он такой, с проседью, и в море проживает. У него мех ценнее, а стало быть, дороже. А польский бобер – он по речкам живет, и мех у него поплоше будет… А походка? – пожав плечами, добавил: – Обычная походка.
– А во сколько тот господин из дому-то выходил? – поинтересовался Воловцов.
– Да почитай в десятом часу, ежели не в половине десятого, – чуть подумав, ответил Федосей Бубенцов и принял крайне деловитое выражение лица, как человек, сообщивший значимую вещь, а потому являющийся важной персоной.
– Описать этого человека сможете? – посмотрел на дворника Иван Федорович.
– Чевой-то? – удивленно уставился на него служитель метлы и лопаты.
– Рассказать о том, как выглядел тот человек, что в десятом часу вечера в воскресенье из дому вышел, сможете? – терпеливо повторил судебный следователь по особо важным делам.
– Ну, а чего не смочь-то? Смогу, стало быть, – изрек Федосей Бубенцов и выдал: – Он был со спины похож на Владислава Сергеевича. А с переду, стало быть, нет…
– Что значит: «с переду нет»? – уже не столь спокойно спросил Воловцов. – Он был старше или моложе Щелкунова?
– Чуток постарше, – заключил дворник.
– А какое у него было лицо?
– Ну, обнокновенное. С усами, стало быть, – последовал ответ. – Как барину положено.
– Полное, худое?
– Чевой-то?
– Лицо, спрашиваю, полное или худое у него? – начал злиться Иван Федорович.
– Обнокновенное…
Дальше допрашивать дворника не имело смысла. Да и не было необходимости. Все, что надлежало узнать в первую очередь, было установлено: этот усатый и со спины похожий на Щелкунова, но летами старше его, наведывался, скорее всего, в квартиру судебного пристава. Причем открыл этот некто квартиру Щелкунова, предположительно, настоящими, а возможно, собственными ключами пропавшего судебного пристава. Это означало, что усатый и есть преступник или является его сообщником. А отсюда вытекают два варианта: либо Владислав Сергеевич уже мертв, либо он удерживается злоумышленниками с целью вытребовать у него деньги, ценные бумаги или какие-то документы, представляющие ценность для самих преступников.
Глава 2
Три категории женщин
Эмилия Бланк, прехорошенькая девица небольшого росточка и девятнадцати лет от роду, вошла в комиссионерскую контору первого разряда «Гермес». На ее лице была милая улыбка благодетельницы, собирающейся совершить значительное пожертвование в пользу бедных сирот или престарелых вдов. Прошелестев платьями мимо двери с табличками «Отдел заказов», «Бухгалтерия» и «Касса», девица смело подошла к двери с табличкой «Директор». Негромко стукнув для приличия пару раз, девица отворила дверь и прошла в небольшой кабинет, где за столом восседал крупный седовласый мужчина с большим ртом и глубокими морщинами на лбу, оставленными неисчислимым количеством разгульных ночей, каковых могло бы быть значительно меньше, не имей он разудалого характера. Настроение у него было, кажется, прескверное. На вид мужчине было около пятидесяти лет. По его лицу и взгляду, что он бросил на вошедшую гостью, разбирающийся в физиогномике человек
