— Точно нам сегодня компот в столовой какой-то прогорклый дали. Вон человека как скрючило-то! Небось сухофрукты сгноили на складе, а столовским все равно, что в котел сыпать.
— И у меня тоже с утра живот бурлит, — ухмыльнувшись, поддержал Мишку старший лейтенант Голиков из оперативного отделения. — Надо заместителю по тылу пожаловаться. Пусть он своим поварам втык устроит. Вконец оборзели чмошники!
Генерал-майор Веклемишев хмуро рассматривал сидевшего перед ним капитана. Скрывать от него Гордеев ничего не стал и выложил все подробности произошедшего.
— Скажи спасибо сослуживцам, что никто не видел, а точнее — не подтвердил, что ты майора бил. Устроили, понимаешь, круговую поруку. Ну да ладно, это не главное. От трибунала за нанесение телесных повреждений старшему по званию ты, будем считать, отвертелся, но за твою дальнейшую судьбу и карьеру я и гроша ломаного не дам. Майор, конечно, дерьмо человек, однако папаша у него слишком высоко сидит. Его ко мне, как я догадываюсь, для того и пристегнули, что, если бы у нас операция прошла успешно, орден штабному сынку на грудь за мужество и героизм предок бы обеспечил. А тут такой облом! Зря майор в Чечню прокатился. Вот мальчуган и расстроился.
— Его бы под пули, скотину! — мрачно предложил Станислав.
— Не получится, — покачал головой генерал-майор. — Меня еще лейтенантом просветили, что в армии есть два вида должностей: одни — у станка, вторые — у портфеля. Вот ты к станку попал, и от него хрен выберешься. Как и я… А того парня от портфеля бульдозером не оттащишь. В общем, так, подводим предварительные итоги. Рапорту майора я хода не даю, а его самого отправляю в Москву. Ты же служи, как служил. Пока… Потому что, чует мое сердце, не кончится это дело добром. Постараюсь прикрыть, но гарантировать ничего не могу. Понял, Гордеев?
— Понял — служить, товарищ генерал-майор, — повеселевшим голосом отрапортовал Стас.
— Вали отсюда, капитан, чтобы мои глаза тебя не видели, — делано сурово рявкнул генерал. — И нечего на своих руки распускать.
— Я на своих и не распускаю, — усмехнулся Гордеев. — Только на чужих…
— Он еще и пререкается! Кругом! Шагом марш!
Все же не сумел прикрыть генерал-майор Веклемишев Стаса. Говорят, скандалил, защищая Гордеева, и даже рапорт об увольнении писал, но папаша штабного майора был слишком крут — и по положению, и по характеру, поэтому усилия генерала оказались тщетными. «Мой командир меня почти что спас, но кто-то на расстреле настоял…»
Примерно через месяц после тех событий из Москвы пришел разгромный приказ. В нем капитана Гордеева С.Н. обвиняли ни много ни мало, как в срыве запланированной операции. Более того, в этом идиотском приказе утверждалось, что именно по его вине погибли Венька Аскольдов и Сергей Грушевский. На основании вышеизложенного капитана Гордеева С.Н. за дискредитацию высокого звания офицера увольняли из рядов Российской армии. Статья была суровая, по трактовке Мишеля Игнатова, ее можно было приравнять к общеуголовной за изнасилование крупного рогатого скота со смертельным исходом. Вряд ли на деле существовала подобная статья УК, но то, что Гору выдали самый что ни есть волчий билет, с которым в приличное место на гражданке не сунуться и нормальной работы не найти, сомнений не вызывало.
Так что Стасу в ближайшей перспективе светила альтернатива если не в бандиты податься, то уж точно забомжевать. Но случилось иное. Раскатилась перед ним путаная стежка-дорожка, которая и привела его на этот райский остров, затерянный в Индийском океане.
Катер приближался. Не более чем через семь, максимум — десять минут он минует линию прибоя, сбросит скорость и уткнется носом в песчаный берег. Люди выскочат на пляж, разбегутся по береговой полосе, поводя из стороны в сторону дулами, и начнется…
Станислав потянулся так, что косточки захрустели, и аккуратно, чтобы не поломать хлипкую мебель, выбрался из шезлонга. Подхватив стоявший у ствола пальмы автомат, он неспешно обогнул хижину и скрылся в густых зарослях.
Глава 2. Газировка и другие
После увольнения, с горя, а точнее — от обиды, свалился отставной капитан Гордеев в крутой штопор. Пил без перерыва почти полтора месяца. Правда, в серьезный запой, так, чтобы по нескольку дней из памяти вылетало, Стасу уйти не удавалось. Его организм был устроен таким образом, что первые сутки братания с зеленым змием проходили классически строго: радость потребления-общения, опьянение, сильное опьянение, забытье, похмелье. Но уже на следующий день включались внутренние резервы, активно противодействуя общему алкогольному отравлению. На вторые сутки радость потребления практически сходила на нет и опьянение толком не наступало, так, какой-то туман мозги застилал и все окружающее виделось в сером цвете. Да и пить не то чтобы не хотелось — скучно становилось, потому что толку от этого пития не было. Более на условный рефлекс смахивало: наливай да пей…
А на третьи пьяные сутки странная внутренняя дрожь у Гора появлялась. Затрясет организм — и минут через десять отпустит, а спустя часок-другой опять появится — и снова исчезнет. Но ежели тряску водочкой пугнуть, а сверху пивом заполировать, да еще несколько раз повторить эту процедуру, то к вечеру дрожь как бы и исчезала, а вернее — наружу выходила, в пальцы, которые подрагивать начинали в такт работе сердца.
На день-два Стас завязывал, пытаясь выйти из штопора, но на него трезвого такая тоска нападала, что он опять тянулся к бутылке. Так полтора месяца и прошли в борьбе с зеленым змием и внутренними терзаниями по схеме: трое суток через двое. Денег на нетрезвое и беспечное житье-бытье хватало. Командировочных и «боевых» на лицевом счете в банке скопилось примерно на полгода «веселой» жизни. Что будет потом, когда они кончатся, Гор не задумывался, а если честно сказать, просто гнал от себя подобные мысли — обиду бы сначала залить!
Из Чечни Гордеев вернулся в Одинцово, в город, в котором родился, вырос, окончил школу и откуда поступил в пограничное училище. А куда было ему возвращаться, как не в однокомнатную квартиру в хрущевке на окраине городка. Станислав не только в ней был прописан, но и являлся полноправным собственником этой скромной недвижимости. Отец уже пять лет как умер. Мать после его смерти уехала к сестре в деревню. Она продала их трехкомнатную квартиру в центре Одинцова и вырученными деньгами распорядилась по-матерински и по-хозяйски. Купила себе дом, квартиру сыну, а оставшиеся деньги отдала дочери Лизе, старшей сестре Стаса, которая была замужем и имела свою жилплощадь. Два года назад и матери не стало, сгорела от воспаления легких. Простудилась осенью, закашляла, затемпературила. До районной больницы в распутицу-то не доехать, и ближайший медпункт за пятнадцать верст, лечиться сама стала малиной да пирамидоном. Когда совсем плохо сделалось, фельдшера на тракторе привезли из соседнего села, но уже поздно было…
Станислав в свое время был против приобретения «однушки», впрочем, как и «двушки» и «трешки», потому что не видел в этом смысла. Гордеев как раз только окончил училище, и его вполне устраивала комната в офицерском общежитии в части, дислоцирующейся также в Подмосковье, однако далековато от Одинцова. Если на перекладных, электричками или автобусами, так полдня добираться. Да и служба была такая, что о собственной квартире он вспоминал только в отпуске да еще когда сестра напоминала, что деньги на оплату за коммунальные услуги перевести надо. Да что там квартира, в общежитии он в течение года максимум пару месяцев жил. Все больше по командировкам да по выездам… А уж о перспективе, когда он отслужит полный срок, выйдет на пенсию и вернется в Одинцово, Стас даже не задумывался. И вообще, судьба служивого штука капризная: куда забросит, где приземлит — одному богу известно.
