номер, по которому необходимо перезвонить. Рой не записал его, потому что этот набор цифр он уже не сможет забыть. Записи три дня. Вечность. Все верно. Его просят явиться для установления личности неизвестного молодого человека, в кармане которого обнаружена банковская карта на его, Роя имя. Триста пятьдесят километров разделяют сейчас его и этого проклятого сержанта с банковской картой.
Наверное, прошла вечность перед тем, как Маккене удалось набрать номер. Бесконечность разорвалась монотонными гудками. Это чтобы было больнее. Невыносимо больно. Он сразу узнал голос. Путаясь в словах, Рой объяснил, кто он. Мужчина на другом конце провода объяснил:
— Двадцать девятого апреля в три часа ночи наряд скорой помощи прибыл по вызову к неизвестному молодому человеку, который находился в крайне тяжелом состоянии, впоследствии приведшем к коме, вызванной лекарственной передозировкой. В три пятнадцать была зафиксирована остановка сердца… четыре… минуты…
Маккена ничего не понял, словно сержант объяснял ему что-то на забытом древнем языке. Слова воспринимались искаженно, и казалось, что кто-то пытается впихнуть их в узкие пустые ячейки в голове.
Рой гнал машину, не помня, как ехал. Он не видел ни светофоров, ни попутных машин на дороге, словно был один во вселенной. Остановка сердца… У него самого тоже не было сердца, потому что оно остановилось, но это неважно. Уже неважно, как неважно все, кроме этих двух слов. Остановка сердца… Не было ничего. Ни его, ни мира, ни дороги, потому что… Энди! Нет! Получалось, он жил еще два дня. Два. Дня. Триста пятьдесят километров… чтобы оттуда позвонили и сообщили…
Спина липла к сиденью, руки проскальзывали по рулю, будто его густо смазали маслом. Стрелки приборов испуганно жались вправо, дрожали, ожидая неминуемой катастрофы. «Моя жизнь сильно подорожала, раз ей можно оплатить две столь бесценные вещи». «Больше не могу, хоть убей. Все, что дальше — при встрече». «Обещаю не обижаться».
Визг тормозов, и машина пошла юзом, едва не вылетев в кювет. Брызги крови на лобовом стекле. Сбил какого-то зверя. Он мелькнул перед глазами, но было поздно. На Роя словно вылили ведро ледяной воды. Он вылез из машины, потому что почувствовал, что сейчас задохнется. Легкие сжались, как будто сквозь них прошел разряд в миллионы вольт, а когда начали расправляться, Маккена понял, что сейчас рухнет. Голова кружилась. По венам оборачивалась смесь ужаса и адреналина. Кровь почти закипала, изменяя сознание, и было очень жарко. Это слишком много: сбить уже второго, а самому ничего… Боже мой! Энди! Рой вернулся в машину и понесся дальше. Андроид. Почему-то он вспомнил слова Дика. Перезагрузка для самосохранения, и он все еще жив.
Городишко показался слишком длинным. Дома однообразно и нескончаемо тянулись вдоль шоссе. Где же этот проклятый полицейский участок?
— Не ожидал, — признался сержант, — что вы приедете так быстро.
Маккена хотел что-то спросить, но у него попросту пропал голос.
— У меня к вам много вопросов, господин Маккена.
— Где он? — выдавил Рой загробным хрипом.
— Хорошая новость. Мальчик сегодня утром вышел из комы.
Рой побелел.
— Вышел из комы? Вы же сказали, что он… опознать…
Сержант поднял глаза и уставился на него. Тот сидел бледнее белого с открытым ртом и хлопал глазами, словно заело какой-то механизм.
— Я сказал, установить личность… Господин Маке-е-на-а. — Он пощелкал пальцами у Роя перед лицом. — С вами все нормально?
— Опишите его, — на одной ноте выдавил Рой, все еще не веря тому, что услышал.
— Лет двадцать, худощавый, темноволосый. В джинсах и синей стеганной куртке. Ролекс…
— Энди. Где он? — Маккене удалось переползти на соседнюю тональность.
— В госпитале «Санта Лючия».
— Могу я увидеть его?
— Боюсь, что нет. Во-первых, сейчас уже поздно, а во-вторых…
— Но вы же поможете? Я должен видеть его! Всего лишь минуту, а после любые вопросы.
Сержант не спешил с ответом. Он видел, как тряслись руки Роя и непроизвольно дрожали губы. Казалось, тот побледнел еще больше.
— Хорошо. Я попробую.
Когда ему заменили ноги, Рой не помнил. Чувствовал только, что они не его. Прошла вечность, пока офицер договаривался с дежурным врачом. Казалось, лифт несколько раз обогнул земной шар перед тем, как открылись двери. На этаже разлились километры и килограммы стерильной тишины. Ни звука. Ни дуновения. Ночной мертвенный свет, словно это царство мертвых.
Маккена взглянул сквозь стекло. Энди. Что-то глухо обрушилось внутри него самого, заблокировав все жизненные процессы, и он не мог даже моргнуть. Парень спал. Голова чуть склонилась к плечу. Трубка качает через нос кислород. Капельница монотонно отсчитывает мгновения. Зеленая линия на осциллографе вскидывается, обозначая, что он жив. Первый раз Маккена увидел, как бьется его сердце. Столько раз слышал… это страшно. Энди изменился. Почти до неузнаваемости. Шрам от брови через скулу ко рту. Распухшие губы. Содранная обезображенная кожа на щеке, покрытая кровяной коркой. Иссиня-черная гематома во всю грудь справа. Разбитый локоть с корявой болячкой. Глаза закрыты, напряжение линии бровей, словно он морщится. Ресницы отбрасывают усталую тень… Помнишь, как они дрожали, когда он просыпался? Глаза прищуривались, скрывая веселые игривые зрачки. Он улыбался и тут же принимался рассматривать. Он любил рассматривать, а после касался пальцами волос. Он всегда так делал. Ты не замечал уже. Так ведь? Что же сейчас смотришь и не узнаешь эти пальцы? Энди выглядит старше. Много старше. Откинутые со лба волосы еще прибавляют лет, и парень кажется уже старше Роя. Вот он через стекло, словно в другом мире, и ты окупил его жизнью самое дорогое, как считал. Покрыл издержки. Хватило? Или нет? Но ему уже и дать больше нечего, потому что ничего не осталось. Остановка сердца. Четыре минуты. Но ведь ты не знал, что эти четыре минуты жил без него, потому что его не было уже нигде. Он и не хотел нигде быть. Ни с тобой, ни без тебя. Просто не хотел. И это его выбор. Или твой? Ну что, Рой? Нравится то, что ты видишь? Доволен, наверное? Чего тогда смотришь на безжизненно свисающую кисть? Обездвиженные пальцы. Траур под ногтями. Эти руки умели приносить столько удовольствия, готовить так вкусно, жестикулировать… А помнишь, как он курил? Брал сигарету указательным и большим пальцем, а Стив ругал его. Он исправлялся, но после забывал и снова так делал.
Полоска на осциллографе вскидывается безразлично и монотонно. Рывки сердца раненой птицей там внутри переломанной клетки. Механический маятник, цокающий щелчками прибора. И капельница так же безразлично и монотонно в своем другом механическом ритме отсчитывает капли жизни…
Энди закашлялся, схватился рукой за грудь. Гримаса страдания прокатилась по лицу, тело вскинулось и беспомощно упало на подушки. Не проснулся. Зеленая полоса сплющила всплески, и они пошли чаще. Всего несколько секунд… рука вновь соскользнула на простыни. Камушек неестественно ярко и несоответственно моменту пошло сверкнул в ухе. Парень затих, но маска страдания закристаллизовалась на лице. Рой смотрел, и в нем самом все рвалось, только он не знал, не чувствовал, потому что… боль Энди заполняла его. В душе поднимался звон, лопались перегородки, перетирая его существо в месиво из битого стекла. Он вдруг понял, впервые осознал глубину собственных чувств. Он любит… только вот… поздно. Человек. Человечек. Один, а напротив весь мир, и выбор сделан. Ты и он. Мог летать, не захотел. Мог быть счастливым, не позволил себе. Мог жить, только вот отказался.
Там в треснувшей клетке ребер, заполненной мокротой и сукровицей, слабо бьется сердце Энди. Два аппарата и капельница. Он ведь готов был дышать за двоих, а теперь не ты, аппарат искусственной вентиляции дышит за него, потому что ему трудно. Очень. Осциллограф снимает мышечные сокращения бесчувственного сердца, а капельница…
— Кто он вам? Сын? — негромко спросил сержант.
Рой вздрогнул. Слова показались раскатом грома. Взорвались и осели.
— Мог быть, — ответил Маккена, преодолевая тонны отчаяния. — Он тот, кому я обязан всем, включая свою ничтожную гребаную жизнь.
— Повезло пареньку, — вновь произнес сержант, понимая, что пауза слишком растянулась. — Вовремя вызвали скорую, а иначе в лучшем случае остался бы инвалидом, ну, а в худшем…
Инвалидом… Рой даже не думал об этом. Он невольно вспомнил про шест. Видео ко дню рождения. Столько усилий, чтоб было красиво. Напряжение мышц, сосредоточие на лице, натянутые в сталь жилы на шее… Он так хотел