— Король не станет долго гневаться. Королева любит вас. Да и королева-мать тоже, ведь вы ее крестница.
— Это верно. Я вообще единственное, что их объединяет. Утешительно сознавать, что я примиряю эти два эгоистичных существа.
— К тому же монарх будет вынужден простить мадемуазель де Верней, которая через несколько месяцев выйдет замуж за сына герцога д'Эпернона. Простив ее, он простит и вас, чтобы не выглядеть несправедливым, — ведь он претендует на то, чтобы именоваться Людовиком Справедливым.
— Это, милая моя, не более чем сказки! Я не слишком верю в его братские чувства к юной Анжелике де Верней. Не стоит забывать, что ее мать он называл шлюхой! Как бы то ни было, кровь Беарнца, его отца, может пробудить в Людовике милосердие, но во мне нет ни капли этой крови, и при этом я оказалась одна с тремя детьми на руках, из которых один унаследует герцогский титул, а я останусь всего лишь богатой вдовой в двадцать два года. Мое место старшей фрейлины попадет в лапы старой Монморанси, которая караулит его, точно кот жирную мышь; с моим состоянием тоже неизвестно что станет, поскольку его наследует мой сын.
— Не стоит так преувеличивать! До нищеты вам еще далеко. Братья покойного коннетабля, кажется, весьма к вам привязаны.
— Да, мы — одна семья, но до каких пор? Воздухом немилости так тяжело дышать. Впрочем, я приехала сюда не для того, чтобы жаловаться, но чтобы поразмыслить и получить совет.
— У мэтра Базилио? Мне следовало бы догадаться…
— Я кому-то понадобился?
Точно дух, вызванный заклинанием, в дверях, даже не потрудившись постучать, появился странный персонаж. Это был маленький седовласый человечек, закутанный в долгополую черную мантию, украшенную слегка помятыми брыжами с веселым красным бантом; его длинная с проседью бородка клинышком отбрасывала при каждом движении забавную тень на стену. Огромные кустистые брови нависали над светло-зелеными глазами, живыми и сияющими, и по-юношески вздернутым носом. Вошедший заслонял рукою от сквозняка дрожащий огонек свечи. Элен поспешила прикрыть дверь.
— Вот что значит легок на помине. Уж не подслушивали ли вы, часом, у дверей, мэтр Базилио?
Тот фыркнул и бросил на нее сердитый взгляд, после чего ответил с ужасающим флорентийским акцентом:
— Да… но лишь для пользы дела! Появление кареты наделало много шума, не говоря уже о шуме с кухни, где повар ревет, точно осел. И Базилио тут как тут! Не желаешь ли воспользоваться его мудрыми советами, госпожа герцогиня? Ведь, похоже, у тебя неприятности.
Не вникая в тонкости придворного этикета, Базилио, прибывший во Францию среди прочего багажа Леоноры Галигай, неизменно говорил о себе в третьем лице и по флорентийской традиции обращался ко всем на «ты», никогда не забывая при этом употребить подходящий титул. Поставив свечу на сундук, он пододвинул к креслу Марии другое кресло и уселся в него так глубоко, что его ноги не доставали до пола.
— Скажи-ка, — произнес он вкрадчивым тоном, — тебя прогнали?
— А ты откуда знаешь? — буркнула госпожа де Люин.
— Базилио всегда все знает! — отвечал тот, поучительно воздев палец к потолку. — И именно благодаря этому он может вдыхать чистый божественный воздух и наслаждаться питательным и нежным ароматом божественного творения!
При этом от него за версту несло чесноком, несмотря на жасминовые духи, которыми он щедро поливал себя, прежде чем выйти на люди. Между тем запахи были его коньком. С самого детства он был сведущ в разных травах, деревьях, цветах и прочих растениях; у одного флорентийского аптекаря он научился искусству извлекать из них ароматные эссенции, а заодно и изготовлять косметические бальзамы, мази, микстуры и лосьоны. Этим он заслужил расположение Леоноры Галигай, а также Марии Медичи, супруги Генриха IV. Впрочем, это расположение было весьма условным, ибо Кончини предпочел оставить его в своем замке в Лезиньи, вдали от двора. Таким образом, Базилио мог заниматься в свое удовольствие и в полном уединении астрологией и развивать свой дар предсказателя, столь ценимый его госпожой.
Жизнь в уединении спасла его от бури, обрушившейся на Кончини и всех его домочадцев.
Обнаружив маленького человечка, который даже не счел нужным исчезнуть, на верхнем этаже одной из башен, будущий коннетабль был покорен потрясающим будущим, которое Базилио тотчас же нарисовал перед ним. Мария незадолго до того покинула окрестности Тура и стала фрейлиной королевы-матери, своей крестной. Разумеется, она знала Кончини, но если мужа она инстинктивно возненавидела, то его жена казалась ей забавной, даже интересной, поскольку Леонора знала множество вещей, как никто другой, умела развеять тоску Марии Медичи и обладала вкусом во всем, что касалось внутреннего обустройства дома, нарядов и украшений, страсть к которым сделала ее своего рода экспертом. Дважды она приводила Базилио в Лувр, и Мария решила позаботиться о нем после того, как над Кончини разразилась гроза, в Нанте был взят под стражу их четырнадцатилетний сын, юный граф де Ла Пенна, а королеву-мать отправили в замок Блуа любоваться Луарой. По сути дела, Мария должна была бы последовать туда за ней. Но ее отцом был герцог де Монбазон, старый и верный соратник Генриха IV, умершего практически у него на руках, так что и речи не могло быть о том, чтобы подвергнуть ее тому остракизму, который испытывала на себе вдова короля. И юная Мария осталась в Париже, в родительском дворце на улице Бетизи. При этом она потребовала к себе Базилио, а так как в тот момент как раз шла подготовка к свадьбе с Шарлем де Люином, парфюмер-астролог стал первой точкой пересечения интересов будущих супругов. Вот таким образом Базилио стал наслаждаться безмятежными днями и звездными ночами в очаровательном новом замке, построенном Леонорой.
После смерти супруга Мария не возвращалась в Лезиньи. Учитывая недовольство, продемонстрированное Людовиком XIII после кончины коннетабля, она старалась держаться подальше от королевы. От природы гордая и смелая, она была не из тех женщин, что поворачиваются к невзгодам спиной. Но теперь невзгоды следовали за ней по пятам.
— Это правда, — вздохнула она. — Я не должна более появляться в Лувре. Почему ты меня не предупредил?
— Потому что ты меня ни о чем не спрашивала, госпожа герцогиня! А Базилио взял за правило не вмешиваться до тех пор, пока его не позовут. Тебе следовало приехать сразу после смерти твоего господина!
— Погода стояла ужасная, я вот-вот должна была родить. И вот теперь я здесь и не знаю, что мне делать!
Она замолчала: вошел слуга и объявил, что ужин подан в большом зале. Мария вдруг поняла, что проголодалась, никакие трудности и печали не лишали ее аппетита. Подобрав юбки, она вскочила с кресла:
— Поужинаешь с нами?
— Базилио уже отужинал… и у него есть другие дела. Отдохни и успокойся! Увидимся позже!
Мария молча последовала за Элен в комнату, где стены были задрапированы фламандскими гобеленами, а в камине пылал огонь. Она вымыла руки прохладной водой, которую мальчик-слуга лил из серебряного кувшина над такой же чашей. Другой слуга подал ей полотенце из фландрского полотна, она вытерла руки и уселась вместе с Элен за бесконечный стол из вощеного дуба, на котором два одиноких прибора вызывали ощущение запустения, несмотря на роскошь зажженных канделябров. Герцогиня и ее камеристка отведали два вида супов, фрикасе из потрохов, жареного каплуна, пирога с горохом, пирога с яблоками, хрустящих печений и сушеных слив, щедро запивая все это легким вином (Так часто называли бордоское вино). Для знатной семьи это был весьма скромный ужин, но поздний приезд хозяйки не позволил продемонстрировать больший кулинарный размах. Во время еды не было произнесено ни единого слова, женщины были погружены каждая в свои мысли.
