когда Грир, Эш и я держались за руки и дали обещание (обещание того, что мы даже не понимали, но точно знали, что больше не можем это сдерживать), в этот момент и состоялась наша свадьба. Вообще-то, свадьба включала в себя и то, что произошло после: пот, слезы и пролитую сперму, своего рода древний ритуал, который мы инстинктивно знали, как выполнить; танец, которому мы никогда не учились, но уже освоили.
Я думал, что это станет моей погибелью. Мое наказание за то, что я был плохим эгоистичным человеком; человеком, который заставил страдать Эша, страдать Грир, который за тридцать пять лет жизни заставил страдать бесчисленное количество других людей. Я шел по проходу с кузиной Грир, Абилин, держащейся за мою руку, но мог думать лишь о том, что упустил свой шанс, ведь это могла бы быть моя свадьба. Эш собирался отречься от своей драгоценной католической церкви, от своей карьеры, от своего будущего, просто чтобы увидеть, как я иду к нему по проходу, просто чтобы увидеть его кольцо на моем пальце, и я сказал «нет».
Дважды.
И это было моим искуплением. Я шел по проходу, и вместо того, чтобы стоять напротив него, я стоял рядом с ним, со следом его укуса на моей шее и со вкусом его будущей жены во рту, и мне пришлось смотреть, как они улыбаются, плачут и целуются. И вместо того, чтобы быть с мужчиной, которого я любил, или женщиной, которую я любил, я наблюдал за тем, как они общались друг с другом, были друг у друга, а у меня никого не было.
Вот, что мне пришлось вытерпеть. Вот что я должен был принять.
Разве что… этого не произошло. Как-то, каким-то образом, мое покаяние было оплачено, а мои грехи — отпущены. Меня хотел Эш. Меня хотела Грир. И они хотели открыть для меня свой длящийся несколько часов брак (несовершенный, ужасный для меня). Я должен был сказать «нет». Ради них, ради моей души. Но я не смог. Я просто этого хотел (хотел их) чертовски сильно.
Я хотел надеяться, что это сработает. Что каким-то образом мы могли бы сработать (мы трое). Потому что пятнадцать лет знакомства с Эшем и пять лет знакомства с Грир показали мне, что я никогда не оставлю это в прошлом… этого зуда, эту боль от потребности в них. Я был разрушен для любви к кому-то еще, и зовите это судьбой, или неудачей, или генетической совместимостью, или психологической травмой… что бы это ни было, я был привязан к ним, как ржавчина к металлу, как столкновение частиц и сил, которые безвозвратно нас меняли. Не было пути назад.
Эти мысли мелькают у меня в голове, когда мои глаза с трепетом открываются в темноте. Были времена в моей жизни, когда я просыпался на новом месте, дезориентированный и испуганный, ожидая, что пули солдат Карпатии начнут обрушиваться на меня градом, но сейчас я проснулся в теплоте ленивого удовлетворения. В сладком волнении. С мучительным голодом.
Здесь нет пуль.
Вместо них на моем обнаженном животе покоится теплая рука, большая и немного грубая, знакомая и незнакомая одновременно. Я полностью открываю глаза, свет из ванной освещает мускулистую фигуру спящего президента. Простынь частично закручена вокруг его худощавых бедер, но находится достаточно низко, чтобы выставить на обозрение полоску темных волос, бегущую от его пупка, и достаточно тонкая, чтобы показывать мощный изгиб его пениса. Во сне его полные губы немного раскрыты, длинные ресницы прижаты к щекам, а серьезность, которая обычно видна в уголках его рта и глаз, сейчас стерта. Он выглядит моложе, почти как тот сердитый молодой человек, который когда-то прижал меня к стене на военной базе. Моложе и уязвимее.
Мое сердце сжимается. Потому что я его люблю, потому что он прекрасен, и потому что я не могу вспомнить, когда в последний раз видел, как он по-настоящему, на самом деле спал. Он спал урывками в самолетах, от случая к случаю дремал в машине, но что касается расслабленного сна с глубоким дыханием и вытянутыми конечностями… нет, этого не было с самого первого дежурства в Карпатии. Грир благотворно на него влияет.
Я стараюсь не ревновать из-за этого.
Вспоминая о Грир, я осознаю, что она больше не лежит между нами, что она не устроилась уютно позади меня или Эша. Я потягиваюсь и моргаю, присматриваясь к свету, льющемуся из щели под дверью в ванную комнату. Прошлым вечером мы с Эшем были очень требовательными… я точно не знаю, что именно делают женщины, чтобы позаботиться о себе после секса, но Эш злоупотреблял моим готовым на все телом достаточное количество раз, чтобы я имел об этом кое-какое представление. Я решаю позволить ей побыть наедине, хотя без нее кровать ощущается странно. Правильность того, когда мы втроем вместе, того, как мы подходим друг другу и дышим вместе… Даже спустя всего несколько часов сна, из-за ее отсутствия, ощущение воздуха на моей коже чувствуется неудобным, а кровать кажется пустотой и холодной.
Эш просыпается, когда я потягиваюсь, и тоже потягивается, простынь спускается, обнажая верхнюю часть его мускулистого бедра. Его рука сжимается и разжимается на моем животе, и это ощущение шокирует, эта интимность и новая, и в тоже время не новая. Несмотря на все раунды, которые у нас были сегодня ночью (или технически прошлым вечером, судя по слабому синему свету, заглядывающему из-за занавесок), мой член подпрыгивает из-за этого прикосновения, становясь упругим и затвердевая лишь только от того, что ладонь Эша слегка коснулась моего живота.
Эш открывает глаза и одаривает меня сонной улыбкой. Так необычно видеть этот взгляд на его лице, такой открытый и счастливый, поэтому я внимательно всматриваюсь ему в лицо, выпивая его, словно человек, умирающий от жажды. После Карпатии, после Морган, после меня, после Дженни… я не мог поверить, что когда-нибудь увижу, как Эш дышит и улыбается без всего этого удушающего его мучения. Видеть его сейчас, хотя бы в течение несколько минут, кажется мне своего рода подарком, незаслуженным благословением. Я протягиваю руку и провожу по его подбородку, как и ожидалось, он уже покрыт колючей щетиной, а затем пробегаюсь подушечками своих пальцев по его сонной улыбке.
— Уже утро? — спрашивает Эш.
Мой член снова дергается от звука его голоса, который всегда немного грубоват, словно кто-то приложил наждачную бумагу к его словам, но сразу после сна его голос — чистый гравий, мужественный и голодный.
— Почти.
— Где она?
Она.
