Азии, нет. Наиболее убедительные доводы представлены в пользу родства языков на-дене (атапаски, ияк, тлинкиты) с енисейскими языками (и далее, вероятно, с сино-тибетскими и некоторыми другими). Есть также основания допускать родство языков эскимосов и алеутов с алтайскими и уральскими, которые, согласно мнению ряда видных лингвистов, вместе с некоторыми другими языковыми семьями Евразии образуют так называемую ностратическую макросемью. Но, даже если все эти выводы подтвердятся, речь идет лишь о языках крайнего севера и северо-запада Северной Америки, скорее всего проникших в Новый Свет позже других. Для языков Южной Америки никаких мало-мальски обоснованных гипотез родства с языками Старого Света не предлагалось. Значительная часть языков, распространенных в период первых европейских контактов на этом континенте, а также на востоке Северной Америки, бесследно исчезла. Многие южноамериканские языки описаны плохо и не дают надежной основы для сравнения.
Более результативным оказалось сопоставление мотивов, которые содержатся в мифах и сказках индейцев и обитателей Старого Света. Сейчас можно уверенно говорить о том, что «продолжительность жизни» подобных мотивов значительно превышает время существования известных нам языковых семей, поскольку основное содержание повествовательных текстов не меняется при переводе с одного языка на другой. Собранный и обработанный материал по фольклору и мифологии огромен и исчисляется десятками тысяч текстов. Правда, данные по востоку Северной Америки и югу Южной Америки не столь обильны, как по Гвиане или Аляске, но белых пятен все же немного. Фольклор американских аборигенов обнаруживает несомненные параллели в определенных районах Азии. Наши данные указывают на участие в заселении Нового Света по меньшей мере двух популяций с очень разной культурой, а также о вероятном наличии в каждой из этих популяций более мелких отличавшихся друг от друга групп. Один комплекс мифологических мотивов, в наиболее чистом виде представленный в Латинской Америке, имеет очевидные индо-тихоокеанские параллели. Другой представлен почти исключительно в Северной Америке и объединяет этот континент с Южной Сибирью и Центральной Азией.
* * *
С заселением Нового Света и дальнейшим развитием местных культур связаны и другие волнующие проблемы. Не будет преувеличением сказать, что от решения некоторых из них зависят наши взгляды на социальную эволюцию в целом. Вот вкратце суть проблемы. Вплоть до 1930-х гг. специалисты по древним обществам плохо представляли себе, в какую «ячейку» им поместить американских индейцев. Цивилизации Мексики и Перу оставались практически за пределами поля зрения историков. Индейцы интересовали главным образом этнологов, чье внимание привлекали, однако, не столько цивилизации, сколько племенные общества. Помимо естественного желания описать неизвестные науке культуры, этнологи выражали надежду на примере индейцев выявить характерные особенности «первобытных» народов вообще. Северная Америка имела то преимущество, что подобные народы были там легко доступны для изучения. Не случайно автором первого этнографического исследования, осуществленного не по сведениям, почерпнутым из книг путешественников и миссионеров, а на основе прямых собственных наблюдений, был Льюис Г. Морган. Ирокезы, среди которых он работал в 1840-х гг., жили не в тропических лесах за морями, а в штате Нью-Йорк.
К началу XX в. в распоряжении антропологов оказались две концепции. Первая — эволюционизм, точнее — стадиализм, сложившийся в третьей четверти XIX в. Английские и американские эволюционисты того времени предполагали, что все общества проходят в своем развитии одинаковые ступени. Согласно Л. Г. Моргану, например, они развиваются от родового строя к государству. Разнообразие догосударственных обществ соответствует более мелким, дробным этапам на пути к цивилизации. Для определенных форм общественной организации характерны определенные типы орудий и материалы для их изготовления ― лук и стрелы, бронза, железо и т. п. Сведений об Америке эпохи испанского завоевания в XIX в. было мало, а о более ранних эпохах данных не было вовсе. Заметив противоречивое сочетание «стадиальных» признаков у ацтеков, Л. Г. Морган все же поместил этих индейцев среди не достигших цивилизации «варваров», поскольку у ацтеков были «роды».
Другая концепция, ставшая популярной в начале XX в., ― миграционизм. Еще в конце XIX в. немецкий географ Фридрих Ратцель предположил, что культуры менялись по мере переселения людей на новые территории, где мигранты приспосабливались к изменившимся природным условиям и к новым соседям. Идея эта взята из биологии и в основе своей возражений не вызывает, но возникли затруднения с ее использованием в антропологии. В биологии речь идет об образовании новых видов; а что соответствует виду в культуре? И еще: эволюционисты (Л. Г. Морган, Э. Тайлор, К. Маркс, наконец) предлагали простые и даже неспециалисту понятные схемы, позволяющие в общих чертах описать историю человечества. Правильны эти схемы были или нет, но они вполне соответствовали кругозору образованных людей конца XIX в. Чтобы быть услышанными, миграционисты тоже должны были предложить нечто доступное и простое. В результате культурное разнообразие человечества немецкие этнологи начала XX в. свели к немногочисленным комплексам черт — «культурным кругам». Распространение и взаимодействие подобных комплексов и породило, по их мнению, ту картину, которая стала открываться взору европейцев в эпоху Великих географических открытий. В Англии нашлись фантазеры, которые даже появление цивилизаций Мексики готовы были приписать импульсам, шедшим исключительно из Египта.
Несмотря на очевидную для нас нелепость подобных предположений, они, как и идеи стадиализма, воспринимались тогдашней европейской публикой с интересом и доверием. Образованные европейцы начала XX в. перестали уже относить Всемирный потоп к числу достоверных событий, но в Атлантиду многие продолжали верить. Никакой надежно реконструируемой, основанной на фактах картины доисторического мира все еще не было. Время распада индоевропейской семьи языков было тем крайним пределом, для которого исторические реконструкции опирались на конкретные доказательства.
Модели исторического развития, которые предлагали стадиалисты и миграционисты, дополняли друг друга. Миграционизм снимал неразрешимую с точки зрения классического эволюционизма проблему неравномерности развития в отдельных районах мира. Эволюционизм открывал возможность расставить по ступенькам сами «культурные круги» и давал ответ на вопрос, почему развитие ― если взять человечество в целом ― все же осуществляется по восходящей. Причиной такого развития провозглашались «законы истории». Крупные антропологи на них, естественно, не ссылались, но для публики ссылок на «законы» обычно бывало достаточно.
В 1890-х гг. Франц Боас, американский антрополог немецкого происхождения, показал, что у стадиализма нет надежных оснований и масштабность исторических выводов плохо соответствует скудости источниковедческой базы. Совершенно не очевидно, что все общества развиваются в одном направлении и что в отдаленном прошлом европейцы напоминали первобытных индейцев, а атапаски или карибы когда-либо в будущем могли бы «развиться до уровня» европейцев. Концепция Ф. Боаса получила название исторического партикуляризма: следует изучать отдельные культуры, прослеживать распространение одинаковых черт, свойственных соседним культурам, но пытаться расставлять культуры по ступенькам, группировать по
