По прибытии в столицу верный дружбе Топпи разыскал мое скромное жилище на улице Хеймаркет, расположенное над лавкой пастижера; вернее, разыскал меня лакей, который просунул в дверь лавки печатную визитную карточку. Впоследствии Топпи много раз обещал свести меня с Достойными (как он выражался) Особами, которые, говорил он, оценив достоинства моих портретов и пейзажей, с готовностью окажут мне материальную поддержку. Это великодушное предложение пришлось тем более кстати, что мой родственник до сих пор не откликнулся на попытки к нему приблизиться. Сколь бы ни был справедлив постулат «Совершенного физиогномиста», что хорошее лицо является «лучшей рекомендацией для его обладателя», сэр Генри, увы, никак не соглашался принять этот, отчаянно ему навязываемый документ к рассмотрению; общаться со мной он предпочитал через высокого мрачного привратника, который, при последнем моем визите в красивый дом на Куинз-Сквер, грозился отходить меня палкой, если я не прекращу канючить. После новых и новых неудач я с готовностью принял приглашение Топпи участвовать вместе с ним в светском рауте у лорда У***, пэра, известного своим общительным характером, однако не вполне уважаемого в beau monde[3]из-за некоторых страниц своей семейной истории.
Именно в его доме, на третьем месяце своего пребывания в Лондоне, я свел знакомство с леди Петронеллой Боклер и ее сомнительным приятелем Тристано. Нынче эти имена далеко не так известны, как в прежнюю пору; Тристано, не сходивший в свое время с языков герой скандалов и сплетен, брошюр и печатных объявлений, встретился мне уже старым, почти всеми забытым человеком, а сейчас они оба уже пятый десяток лет покоятся в могиле. Лишь я один остался, чтобы рассказать историю их жизней; на недолгие месяцы орбиты этих комет схлестнулись с моей и навсегда изменили ее течение.
Не подрывая интереса к дальнейшим моим воспоминаниям, должен поставить вас в известность (если вы еще не догадались сами), что ни процветающего торговца, ни выдающегося государственного деятеля, ни даже поэта или видного живописца из меня не вышло. Фортуна не сулила мне также получить хоть какую-нибудь материальную поддержку из рук моего родственника сэра Генри Полликсфена. Можно подумать, вся моя жизнь ушла на то, чтобы опровергнуть пророчество цыганки. Я — убийца, должен признаться в этом с самого начала, и даже те, кто ведать не ведает о моем преступлении (за которое я наказан разве что собственной совестью), признают, что из меня вышел моральный урод, подонок, поносимый каждым, кто хотел бы зваться добродетельным человеком. Однако я попрошу вас повременить с суждением, а сперва послушать мою историю — или историю леди Боклер, или историю Тристано — смотря с какой стороны к ней подступить.
Глава 2
При иных обстоятельствах я пошел бы пешком, ведь от моей квартиры над лавкой мистера Шарпа было рукой подать до дома лорда У*** на Сент-Джеймской площади. Но поскольку приглашение исходило от Топпи, он счел себя обязанным нанять перевозочное средство (свой всем известный не в меру пышный экипаж он приобрел позднее), и вот в девять часов мы шумно двинулись по Хеймаркет в двух портшезах, несомых коренастыми потными носильщиками.
Надобно оговорить сразу, что, пробыв в Лондоне два месяца, я тогда впервые выбрался в приличное общество. Этим, наверное, можно объяснить, хотя и не оправдать, то, о чем будет рассказано далее. Правда, я несколько раз посетил Рейнла-Гарденз в Челси, где заплатил полкроны за удовольствие обойти вокруг Ротонды и наблюдать фейерверк в присутствии Достойных Особ, а на прошлой неделе мне довелось пить за здоровье короля в обществе Топпи и его новых друзей после концерта в Воксхолл-Гарденз. Однако преимущественным образом я вынужден был довольствоваться более скромным и трезвым обществом, каковое составляли мистер Шарп и его семейство, количеством восполнявшее то, что проигрывало в качестве. Эту дружескую привязанность не одобрял Топпи, который часто напоминал мне, что у изготовителя париков, обремененного семью голодными ртами, едва ли возникнет когда-либо желание заказать живописцу портрет или пейзаж.
На подходе к дому (среди залитой лунным светом площади, где теснились со всех сторон коляски, фаэтоны, портшезы и глянцевые, запряженные четверками кареты в брызгах загородной грязи), Топпи принялся сыпать уверениями, что на сегодняшнем сборище круг моих знакомых дам может существенно пополниться. Я не всегда был так уродлив, как теперь, и в глубине души лелеял робкую надежду на женитьбу, потому увлеченно слушал описания различных мисс и леди. Превознося компанию, с которой нам предстояло встретиться, Топпи дал понять, что мне нужно только произвести благоприятное впечатление и вскоре меня начнут осаждать заказчики своих карандашных и живописных портретов. Дальше он повел рассказ о знаменитом портретисте, соучредителе Королевской академии, сэре Эндимионе Старкере, который, как он предполагал, собирался почтить собрание своим присутствием. Едва ли найдется в Европе видная персона, уверял он, не перенесенная на полотно искусной кистью сэра Эндимиона; лорд Норт, герцог Графтон, Эдмунд Берк, лорд Рокингем, маркиз де Помбаль, мадам де Помпадур, даже сам король Георг — все они, а также многие прочие, послужили в свое время моделью этому отмеченному славой джентльмену.
— Я встречался с сэром Эндимионом раз или два, — добавил Топпи, — и не сомневайся, Джордж, если увижу его сегодня, непременно вас познакомлю.
К тому времени, как мы вышли на бодряще-прохладный воздух (стоял ранний сентябрь), эти слова, как в свое время пророчество цыганки, представились мне твердым обещанием, не исполнить которое невозможно.
В дверях Топпи назвал наши имена, и мы были пропущены внутрь ливрейным лакеем, которому вручили свои шляпы. Пожилой страж склонился в почтительном поклоне, однако мне показалось, что отцовская треуголка, украшенная перьями, а также ряд других деталей моего туалета не произвели на него того впечатления, какое он постарался обозначить. Ради такого случая Топпи одолжил мне один из своих кафтанов, а также пару башмаков с золочеными пряжками — Томас, его лакей, немало потрудился, наводя на них глянец. Но вот мои камзол и штаны не отвечали требованиям момента; более того, они регулярно служили мне по воскресным утрам уже год или два, что, на мой взгляд, отразилось на их состоянии чересчур заметно.
Наверху мы обнаружили гостей в великолепной гостиной, с резными карнизами и богато декорированными стенами: в витых листья аканта, золотых снопах и венках из жимолости. Топпи представил меня нескольким значительным особам женского пола, которые, низко присев, принялись с опущенными веками благосклонно выслушивать мои комплименты. Я собрался было ангажировать одну из них на менуэт, однако Топпи, извинившись, повлек меня в восьмиугольную комнату, со стенной отделкой из красного бархата и антикварными мраморными бюстами на консолях. Там только что собрала обильную дань аплодисментов за исполненную арию певица, обладательница красивого меццо-сопрано, и слушатели взялись за карты, чтобы возобновить ломберную партию.
— Она не пришла, — убитым голосом пробормотал Топпи в свой кружевной галстук.
