вполне.
Раз монстр по природе своей всегда двойствен, это, в свою очередь, ведет нас к целому набору других не менее важных его свойств. Монстра всегда очень трудно однозначно определить, зафиксировать его статус, природу, свойства. Он сопротивляется бинарной классификации (например, добро или зло, истина или ложь и т. д.). Коль скоро мы допускаем, что монстр вызывает одновременно и страх, и желание, то он столь же притягателен, как добро и зло. Именно поэтому монстры так легко скрываются и избегают уничтожения (но бывают и исключения). И столь же просто возвращаются опять, чтобы взять реванш. Это закон жанра, константа литературы о монстрах, порожденная текучестью не только самой природы чудовища, но и той культуры, в которой оно обитает. Любая культура динамична, в ней чередуются периоды подъемов и спадов, надежд и разочарований, стабильности и кризисов. Ну и конечно же, интереса к тем или иным видам монстров.
Эра литературных монстров, которым посвящена моя книга, длилась немногим более ста лет – примерно с 1789 по 1900-е годы, то есть от Мефистофеля до Дракулы. XX век принес с собой новые научные открытия и потрясения (две мировые войны). И новых монстров. На сей раз – кинематографических, таких как Кинг-Конг (1933) или Годзилла (1954), или комиксовых. Но это уже отдельная история для другой книги.
Добро пожаловать в дивный и бесконечный мир монстров!
Глава 2. Революция в мире монстров: Мефистофель и гомункул в «Фаусте» Гёте
Слово «революция» в названии главы далеко не случайно. Речь пойдет о буквально революционном времени – об эпохе Французской революции и Наполеоновских войн. Хотя Мефистофель из «Фауста» Гёте – хорошо известный персонаж, мало кто знает, что на самом деле он довольно сложным и прихотливым образом связан с феноменом революции.
В эту главу заглянет и другое существо – искусственное, созданное человеком. Его не назовешь страшным, но оно, как мы увидим, предвещает появление других искусственных существ, например ужасного создания доктора Виктора Франкенштейна из следующей главы книги.
Но обо всем по порядку. «Фауст» – жутко сложное произведение, жуткое во всех смыслах этого слова. В самой известной за последние двадцать лет экранизации трагедии Гёте, снятой всемирно известным режиссером Александром Сокуровым, Мефистофель выглядит очень странно. Во-первых, кадры с ним какие-то размытые, нечеткие. Так что ты мучительно напрягаешь зрение, чтобы разглядеть его внешность. Если вы посмотрите фильм Сокурова, то увидите, что некоторые кадры умышленно сняты как будто через тусклое стекло или какой-то фильтр. Я не знаю, как это технически делается, но эффект налицо: мы видим человеческое существо с телом, сделанным будто из пластилина или папье-маше. Во-вторых, у него довольно широкие бедра и узкие плечи. Эту деталь стоит запомнить, она нам еще понадобится. Лицо в фильме можно рассмотреть, но оно не так важно. Мы видим то ли моложавого старика, то ли человека без возраста. Обратим внимание, что затуманенность помогает Сокурову не показать напрямую то, что находится у Мефистофеля между ног. Извините за такую подробность, но без этого сложно обойтись, если мы задаемся вопросом, что это за существо. Как оно устроено? Оно подобно человеку? Если да, то, видимо, ближе к мужчине? На самом деле Сокуров тонко передает замысел Гёте – идею двуполости Мефистофеля. С одной стороны, мы видим широкие бедра, которые напоминают скорее о женщине, с другой стороны, понимаем, что нам показывают мужчину. Размытость того места, где находится «причина» (если перефразировать известный эвфемизм), указывает, что у этого существа что-то не в порядке с той системой, в которой продолжается человеческий, в данном случае дьявольский, род. Сокуровская экранизация тонко подсвечивает природу Мефистофеля.
Как у Гёте возникает современный дьявол, в каком-то смысле мелкий бес? Это не какое-то чудовище с рогами, а вполне себе обычный человек, который может встретиться нам на улице, но который несколько странно выглядит и сочетает в своем облике разные черты.
Монстры всегда означают не только то, о чем прямо сказано в тексте. У монстра всегда две головы: одна повернута к читателю, и это лицо монстра анфас, а другая голова не видна сначала, она находится как бы на затылке и может повернуться к нам, если мы подключим воображение, исторические знания и начнем анализировать, почему вообще такой монстр возник. Когда мы задумаемся, почему вдруг в «Фаусте» Гёте появляется современный дьявол, мы неминуемо окажемся перед очень простым фактом. Гёте начал писать «Фауста» еще до Французской революции, в 1773 году. Он долго работал над ним, полностью первая часть вышла только в 1808 году (в 1796 году был опубликован лишь фрагмент из нее). Другими словами, пока Гёте писал лишь первую часть «Фауста», в мире успели произойти и Французская революция, и Американская, которая привела к независимости Соединенных Штатов. В это же время на севере Латинской Америки в испанских колониях поднимаются восстания, возникают республики. И Старый, и Новый Свет лихорадит. Это чудовищные потрясения, свидетельства о которых занимают целые тома. Пошатнулся весь мировой порядок. Мы не обсуждаем сейчас, хорошо это было или плохо. С точки зрения истории мировой литературы, вне зависимости от своей пользы или вреда, революции оказали колоссальное влияние на развитие литературных фантазий, а именно на то, как писатели пытались изображать зло и страшные, уродливые формы жизни, и на то, как они пытались реагировать на них и предлагать способы преодоления последствий социальных катаклизмов.
Один из важных текстов, о котором много говорят в связи с Гёте, «Фаустом» и Французской революцией, – трактат Эдмунда Бёрка (известного англо-ирландского философа консервативного толка) «Размышление о происхождении революции во Франции». В этом произведении Бёрк много раз использует слово «монстр» и «монструозный» (monster, monstrosity). Естественно, он говорит не о каких-либо реальных монстрах, но о сущности французской революции и ее ужасных, с его точки зрения, последствиях. Это был важный прецедент, который повлиял на то, как люди на континенте воспринимали социальные перевороты. Гёте, как известно, читал трактат Бёрка, когда работал над «Фаустом» (тогда все интеллектуалы считали долгом познакомиться с ним).
Одновременно в 1790–1800-е годы интенсивно развиваются представления о том, что такое ужасное (по-английски «хоррор») в литературе. В первую очередь это происходит в Великобритании. Возникает волна готических романов, самая известная представительница которых – Энн (Анна) Радклиф. В это время писатели сочиняют произведения, в которых пытаются осмыслить, как изображать страшные существа и какое воздействие они оказывают на читателя. В итоге они приходят к выводу, что на самом деле наиболее ужасными существами для современного им читателя являются не столько хорошо известные по сказкам или рыцарским романам старые типы монстров (драконы, ведьмы), сколько те, что больше всего похожи на человека, но чуть-чуть отклоняются от антропологических стандартов. Вот это-то легкое отклонение, которое впоследствии Зигмунд Фрейд назовет «жутким» (unheimlich), может быть гораздо более страшным, чем классические чудовища из прошлого.
В таком контексте Гёте работает над первой частью «Фауста». Давайте теперь попробуем «вгрызться» в тело Мефистофеля, то есть в текстуальное его описание. Напомню кратко сюжетные вехи первой и второй частей трагедии. Первая часть более известна: в ней Фауст заключает договор с Мефистофелем, герой омолаживается в котле ведьмы, соблазняет Маргариту (Гретхен), затем цепь трагических событий приводит к ее смерти. Вторая часть жутко сложная, аллегорическая, ее обычно плохо помнят, да и мало читают. В ней Фауст с помощью Мефистофеля переносится из одного пространства и времени в другие, служит при дворе одного из европейских императоров и помогает ему в финансовых делах. Император, в свою очередь, дает задание Фаусту найти идеал женской красоты, ради этого Мефистофель переносит своего подопечного во времена Троянской войны. Фауст крадет Елену Троянскую, влюбляет ее в себя с помощью Мефистофеля, у них рождается сын Эвфорион, который погибает как греческий Икар. Параллельно в другом измерении знакомый Фауста доктор Вагнер выращивает в пробирке странное искусственное существо – гомункула. Заканчивается вторая часть тем, что Фауст снова занимается государственными делами, например строит дамбу, которая позволит избавиться от приливов, наносящих вред владениям императора.
Мефистофель. Иллюстрация Эжена Делакруа к французскому изданию «Фауста» Гёте. 1828 г.
The Metropolitan Museum of Art
Таким образом, нам предъявлены два существа. Мефистофель, действующий в обеих частях, и гомункул – во второй. Откуда Гёте черпал сведения о первом? Почему он назвал его не дьяволом, а Мефистофелем?
