Перекресток был отмечен затейливым крестом, сверху накрытым широкой крышей — она напоминала распростертые птичьи крылья. Под этим крестом лежало мертвое тело, а рядом сидели несколько человек. Они жгли маленький костер и что-то ели, разложив на коленях белые тряпицы. Мертвец наблюдал за ними, чуть повернув голову в их сторону.
Флор спрыгнул с седла, бросил коня и побежал к этим людям. Вадим последовал за ним, правда, не так поспешно. Когда он подошел к ним, Флор уже стоял на коленях возле погибшего и держал его за руку. Люди у костра — их было четверо — поглядели на второго подошедшего.
— Вишь, как бывает, — сказал один из них и сделал Вадиму знак, чтобы тот садился рядом. — Живет человек и не ведает, когда призовет его Господь. А тут — такая беда!
Вадим пристроился поближе, угостился кусочком липкого черного хлеба и долькой чеснока. Он очень, хотел есть и только сейчас осознал, до какой же степени голоден. А Флор, поглощенный своим горем, даже не чувствовал голода. Рассматривал Неделькино лицо и бормотал что-то.
— Где его нашли? — спросил Вадим, томимый настоятельной внутренней потребностью что-то делать.
— А здесь и нашли, — ответил ночной сиделец.
— А вы, дяденька, кто? — полюбопытствовал у него Вадим, подделываясь под «сиротскую» манеру говорить, которую подслушал у Животко.
— Мы-то? Странники, Божьи люди, — ответили ему. — Шли на поклонение в Соловецкий монастырь. Идем себе и духовные канты поем, чтобы бесы по дороге к нам и близко не подходили. Бес — он какой?
— Хитрый? — предположил Вадим.
— Умный и трусливый, — ответил один из странников, а прочие закивали степенно. — Он слышит, кто идет. Знает, чья защита на нас, кто за руку нас повел по этой дороженьке прямо к святыням…
И затянул негромким, чуть дрожащим голосом:
Как во садике во зеленом,
Как во тереме во высоком,
Что сидела тут красна девица,
Сидючи, думу думала,
Думу думала, все молилася:
— Уж ты, батюшка мой,
Угодник Николай Святой!
Ты пожалуй мне
Уж ты лодочку-самоходочку.
Перевезла бы меня да та лодочка
Через реченьку, через огненну,
Перевезла бы она чрез сине море,
Довезла бы меня до царствия,
До того раю до блаженного!
Провозвествовал Николай Угодничек:
— Ты ль душа моя, красна девица!
Уж к чему тебе да та лодочка,
Да та лодочка-самоходочка?
Ты проси себе чиста серебра,
И проси себе красна золота,
И проси себе крупна жемчуга!
— Уж ты батюшка мой,
Николай Угодничек!
Уж к чему мне чисто серебро?
А еще к чему красно золото?
Да еще к чему бел крупен жемчуг?
Провозвествовал Угодник Николай:
— Ты душа моя, красна девица!
Чисто серебро — чистота твоя,
Красно золото — красота твоя,
А бел крупен жемчуг —
Из очей твоих слезы катятся,
Ко Господу в небо просятся!
Все до царствия до небесного,
До его раю до блаженного!
— Это песня о душе, — сказал другой странник и с хрустом разгрыз чеснок. — Красной девицей душа называется.
— Говорят же, — произнес Вадим, припомнив один из разговоров с Лавром, — «дай девице крылья — будет ангел».
Странники закивали, довольные таким красивым оборотом беседы. Видать, не слыхали такого выражения.
А Вадим подумал о Гвэрлум: если ей, «темному эльфу», бывалой питерской девице дать крылья — получится из нее ангел или нет? Сложная тема. В какой-то мере богословская.
— Идем мы, значит, поем, — продолжал неспешное повествование странник, — а тут и крест Божий стоит. Подошли мы ко кресту и стали класть поклоны. А тут словно бы толкнул меня кто-то в спину. Поворачиваюсь я и вижу — глядят на меня из кустов чьи-то глаза. Пристально глядят, не мигают, и солнце в них отражается неподвижно. А это, сынок ты мой, верная бесовская примета. У человека живого, пусть и грешного, солнце в глазах играет, зайчиков пускает, а у беса — стоит неподвижно, точно мертвое.
Я и подумал: точно, бес за нами следит. Не нравится ему, паскуде, что мы идем на поклонение. Всю дорогу он за нами шастал, только не показывался, а теперь себя явил.
И только я такое подумал, как иная мысль мне пришла: уж не мертвец ли в кустах? Прервали мы молитву и пошли смотреть, что там лежит. И точно — обнаружили человека убитого.
Ах, беда! Уложили мы его под крест, глаза ему закрыли, как могли, руки сложили. В деревню послали на подмогой. Пришли мужички оттуда — нет, говорят, не знаем такого. Еще пуще мы загоревали, потому что кто же нам поможет? За попом послали. Пока ходили взад-вперед, явился один человек из деревенских и узнал мертвеца. «Это, — говорит, — скоморох поганый. Я его в избе корчемной видел, пел и плясал сегодня утром, а нынче мертвый лежит и перед Господом Иисусом Христом ответ держит за всю свою недостойную жизнь, проведенную в плясках и пении».
Что тут делать? Поп пришел, только вздохнул и отошел — в ограде церковной таковских людей не погребают. А тут иной мужичок из избы корчемной подоспел. «Я, — говорит, — знаю скомороха этого. Неделька его имя, а столуется он в Новаграде у одного корабельщика, именем Флор Олсуфьич». Ну, мы и послали этого мужичка в Новаград, разыскать сего корабельщика Флора, сообщить ему.
Так мы рассудили: хоть человек сей умерший и скоморох, а все живая душа.
Посидим возле него, посторожим его душеньку. А тот знакомец пускай до Флора сходит и все ему поведает, что узнал. Его, мужичка того, сильно бес пьянства мучает.
— Да, он нам это рассказал, — поддержал Вадим. — На выпивку у Флора просил, только тот ему ни копейки не дал. На хлеб бы подал, одеждой бы поделился, а насчет выпивки Олсуфьич тверд — пьянчуг не любит.
— Вишь ты, — сказали странники, услыхав такое, — суровый мужчина.
Флор теперь сидел возле тела неподвижно, обхватив руками голову, думал.
— Дальше-то что было? — спросил Вадим у странников, решив допросить свидетелей по полной программе. Как в кино видел.
— А ничего дальше не было, — беспечно ответили странники. — Ждали вас, псалтирь читали и угощались чем Бог послал, и добрые люди подали.
Вадим поднялся и решился наконец взглянуть на умершего.
Флор поднял лицо, встретился с Вадимом глазами, и Вершкова поразило сильное горе, которое глянуло на него из Флоровых зрачков.
— Кто мог убить скомороха? — спросил Флор.
— Почему ты решил, что его кто-то убил? — удивился Вадим. — Он был уже немолод. Выступал в избе корчемной, значит, выпил при этом. Танцевал, говорят странники, стало быть, напрягался. Тут до гипертонического криза рукой подать, при его-то сложении…
