рванули прочь, так и не полакомившись вкусным мясом.
И только один из бурых замедлился. Ему очень хотелось есть…
Ему не перепало добычи у реки. Ему не довелось перекусить по пути. Его живот давно лип к позвоночнику. У него и раньше не хватало сил соревноваться с более крупными сородичами. А теперь, когда он был очень голоден — и подавно.
Зато он видел красивые сны и слышал невнятный зов. Тот манил его к двуногим, обещал еду и тепло… А ещё обещал то, что никак не удавалось назвать, но было приятным. Тёплым, как шерсть матери. И нежным, как её язык, которым она вылизывала ему бок.
И вот же они, двуногие — вроде бы совсем рядом…
Жаль, все они умерли… Значит, нет шансов к кому-нибудь прибиться.
Тихий стон остановил бурого, заставив его внимательно прислушаться. Сначала раздавалось только довольное рычание толстозадого ящера. Но вот — опять повторился стон!..
Бурый потрусил к источнику звука. И с удивлением уставился на ещё живого двуногого, истекающего кровью. Застрявшая в боку стрела явно причиняла ему боль. Немного подумав, бурый подошёл, осторожно подцепил стрелу зубами — и потянул.
Двуногий застонал громче, жалобнее… Попытался пошевелиться… Затрещало древко, и бурый, понимая, что злую деревяшку надо выдернуть из тела, упёрся в двуногого лапами. А потом резко дёрнул.
Стрела вышла. И, на счастье Батыя, вышла целиком, вместе с наконечником. Он открыл глаза, приходя в сознание от резкой боли… И замер.
Над ним, вывалив язык и встопорщив шерсть, склонился лесной хищник.
Батый и рад был бы изобразить из себя труп, но уже поздно…
— Между прочим, он вытащил из тебя стрелу. Кажется, он не собирается тебя есть! — ворчливо заметил СИПИН. — Кстати, на твой счёт, если выживешь, поступят три тысячи баллов. За приручение.
— Если выживу… А-а-а… Но я не… — Батый застонал и схватился за бок, а потом уставился на Очира, одного из своих друзей, лежавших рядом. — Очир… У тебя же была «лечилка»!
Он попытался ползти. Получалось из рук вон плохо. И тогда бурый тяжело вздохнул. Совсем как человек. А затем добрался до мёртвого двуногого, подцепил зубами за одежду — и принялся пятиться, упираясь всеми четырьмя лапами.
За несколько секунд он умудрился подтащить труп Очира к раненому.
— Не знаю, почему… Но спасибо… — Батый выдохнул это ему в морду, одновременно забираясь к мёртвому приятелю в карман.
Уже ни на что не надеясь, он вытащил слабеющими пальцами капсулу из инъектора. Да, Батый хотел умереть. Даже был готов к смерти. Но молодое тело требовало хотя бы побарахтаться… И, теряя сознание, Батый сумел проглотить капсулу.
А бурый, осознав, что двуногий снова вырубился, опять тяжело вздохнул. Подойдя к Батыю, он ухватил его за майку и потянул прочь от места, где всё было залито кровью…
Бурый понимал: мало найти себе двуногого — надо его ещё спасти. От своих же сородичей и других хищников. В том числе, таких же двуногих — но злых, совсем злых.
И сделать это можно было у реки. Там, где на большой горе жило много не таких злых, но всё же опасных двуногих. Тех самых, под боком у которых возрождалась Верная Стая.
Глава 1
Пр-р-росто поговорили!
Дневник Листова И. А.
Сто двадцать восьмой день. Алтарное станет великим!
Дул лёгкий ветерок, овевая навес и шелестя зелёными листьями настила. По голубому небу плыли воздушные, как зефирки, облака. А Кукушкин толкал речь:
— Чтоб вас всех, идиотов, драли по самые гланды! Неужели нельзя наладить работу? У вас мозгов не хватает? Порох в пороховницах закончился? Так у меня много! Набью и подпалю, если так и будете без огонька работать!..
— Да ну как работать-то, Иваныч? — не выдержала Марина. — У нас по внешнему городу бестии, как у себя дома, шляются.
— Бестии уйдут! — сурово заявил мэр.
— А их дерьмо останется… — вздохнул Ольша.
— Вот ты его и уберёшь! — строго буркнул Кукушкин. — Сам, лично!
— А чего сразу я-то? — возмутился Ольша.
— А чего сразу он-то? — ничуть не меньше возмутился Саша, на котором мёртвым грузом повисло сельское хозяйство.
— А дерьмо-то вам зачем понадобилось? — не понял Витя.
— А удобрения? — Саша развёл руками. — Тут почва такая, что без дерьма ничего нормально не растёт!
— Ты бы раньше сказал… Мы бы такую гору за это время навалили, что ты до следующей весны разгребал бы!.. — хохотнул Борода.
— Шуточки в совете!.. — Кукушкин уже битый час пытался настроить всех на рабочий лад.
Но как⁈ Жара сегодня как раз отпустила. И пекло, ознаменовавшее начало лета, сменилось столь благословенной прохладой, что ни обычным бездельникам, ни работящим трудягам, ни даже главам групп не хотелось работать.
И мне не хотелось. Я, может, вообще с трудом заставил себя ползти на совет по верёвке…
Ещё и над скулящими от голода серыми засранцами, которые превратили окрестности моей группы в общественный туалет…
У нас ещё стена не была достроена, а пометил её уже каждый серый проходимец!.. Русый, бедняга, задолбался с другой стороны лапу поднимать…
Впрочем, сказать по правде, запахи испражнений допекали не так сильно, как запахи гниения, уже который день царившие над равниной. И хотя бестии старательно подъедали даже падаль, но сожрать всё и сразу физически не могли. А вот мой свежий непокусанный зад, висящий на верёвке, определённо, вызывал у них аппетит…
Зато как же приятно было теперь сидеть под навесом, на вершине скалы! И слушать, как Иваныч всех матом кроет, а рядом рабочие пытаются продолбить и выровнять основание для будущей крепостной стены.
— Бестий, кстати, стало значительно меньше! — напомнил Витя. — С прошлого вечера снялось и ушло на юг ещё десять стай. Такими темпами скоро ни одной не останется.
— Вот! Слышали! Не будет скоро бестий! — грозно подхватил эту мысль Иваныч.
— Это хорошо… — кивнул я.
И решил, что лучшего момента предупредить о своём скором отбытии не найду:
— Иваныч, как бестии уйдут, я смотаюсь на юг! Туда-сюда! Быстро обернусь!
Мэр с подозрением на меня уставился… Вскинул брови… Нахмурился… Снова вскинул брови… Стращал меня, наверно. Или пытался стращать. Но я был крепким орешком: ко мне без паяльника соваться смысла нет.
Поэтому я честно сохранил безмятежное выражение лица.
— Зачем это тебе на юг? И куда конкретно? — наконец, не выдержал Кукушкин.
— Надо! Сам не знаю пока! — уклончиво ответил я.
— Сам не знаешь, зачем? Или сам не знаешь, куда? — уточнил мэр.
— Сам не знаю, куда! — конкретизировал я.
Совет погрузился в глубокую задумчивость, пользуясь моментом затишья. И только Кукушкин оставался неколебим, как те каменные блоки, которые готовили для стены:
— А надо зачем?
— Надо! — многозначительно повторил
