class="p1">– Хочешь сказать, что я работаю с одними дурами?
Что тут было ответить? Я переводила разговор на другую тему. Спрашивала, не сползали ли чулки на кружевных резинках с ляжек, когда она танцевала, комфортно ли ей было в новом платье? Обратили ли ее коллеги внимание на ее новые серьги, и все в таком духе. Она понимала этот мой маневр, отмахивалась от меня и шла в душ, где, как я понимала, она будет плакать.
Я знала, что после таких вечеринок с обилием шампанского и закусок моя сестра захочет поесть перед сном горячих щей или супа, а потому, пока она приходила в себя в ванной комнате, подогревала ей еду, накрывала на стол на кухне, дожидалась ее, чтобы продолжить свою успокоительную терапию.
– Между прочим, – заводила она с порога, вернувшись закутанная в халат и с тюрбаном из полотенца на голове, – еще неизвестно, как чувствовала бы себя на нашем празднике жизни ты, Катя. Думаю, что тебя просто не заметили бы из-за твоего маленького роста. Да и одеваешься ты вульгарно, у тебя же совершенно нет вкуса! Ты пойми, единственное твое сокровище, которое тебе непременно захочется продемонстрировать, я имею в виду твою грудь третьего размера, будет воспринято нашими мужиками исключительно как сексуальная приманка. Ну, зажмет тебя кто-нибудь, Владимир Николаевич, к примеру, физрук, в своем углу позади спортивного зала, ну, там, где воняет лыжной мазью еще с зимы и где почти все пространство занимает огромный теннисный стол, начнет лапать… Разве тебе этого захочется?
Она так часто вспоминала этого своего физрука с его теннисным столом, что нетрудно было догадаться, что же там когда-то давно произошло между этим Владимиром Николаевичем и Мариной. И откуда ей знать, как там пахнет, не говоря уже о том, откуда ей знать, как бы повел он себя со мной, появись я на школьном корпоративе. Наверняка этот парень напился да и потащил за собой мою сестру в свой медвежий угол, завалил ее там, прямо на теннисном столе…
– Марина, успокойся, я никогда не появлюсь у вас на корпоративе, а потому не надо пугать меня вашим физруком.
– А что это ты меня успокаиваешь? Ты кто вообще? Не надо меня успокаивать. У меня все в порядке. Я спокойна. Вот доем щи и пойду спать. Все! Какие проблемы? Что ты пристала ко мне? Или ты думаешь, что моя откровенность дает тебе право вот так снисходительно вести себя со мной? Еще неизвестно, чем занимаешься ты в своем лицее. Не факт, что, когда ты задерживаешься там после занятий, не запираешься в своем кабинете с каким-нибудь физиком или математиком. Или ты думаешь, что я совсем слепая и не вижу твою довольную физиономию, когда ты возвращаешься растрепанная, с красным лицом и блудливыми глазами?
Вместо того чтобы защищаться (а я этого почти не умею и перед сестрой обычно робею, и мне в такие минуты кажется, что я становлюсь еще ниже ростом), я ставлю перед сестрой большой бокал сладкого чая.
– Вот. Выпей и ложись.
Казалось бы, обычная фраза, но почему-то даже она воспринимается как вызов.
– Ты будешь мне еще приказывать? Ты это серьезно? Вот так ты платишь мне за все, что я делаю для тебя? Посмотри мне в глаза, ты что, серьезно не понимаешь, почему я до сих пор одна, не замужем? Или ты поверила, что мужчины действительно не обращают на меня внимание? Да все же из-за тебя! После смерти родителей кто тебя воспитывал? Кормил, лечил, таскал по врачам? Вместо того чтобы заниматься личной жизнью, я нянчилась с тобой, с трехлетней! Все твои болезни стали моими. Я была значительно моложе, как ты понимаешь, да я была совсем девчонкой, когда ты оказалась у меня на руках! Я отказывала себе во всем! И я никогда не выбирала, идти ли мне на свидание или сидеть дома с тобой…
Родители наши погибли, и смерть их была ужасная. Зимой оба отправились на рыбалку и провалились под лед. Их долго искали баграми… Нашли.
Мне тогда на самом деле было три года, а моей сестре – девять. Она на шесть лет старше меня. И когда родителей не стало, нас воспитывала наша бабушка. И это она кормила и лечила нас, но у моей сестры в памяти почему-то остался тот период жизни, когда ей было, предположим, девятнадцать, а мне тринадцать, я как раз тогда заболела корью, и она, заразившись от меня, тяжело заболела и вынуждена была сидеть дома. Во всяком случае, именно тогда, я хорошо это помню, она была влюблена в мальчика из соседнего дома, его фамилия была Чернов, и это он научил ее целоваться по-взрослому. Думаю, он пытался научить ее и еще кое-чему, о чем она все порывалась мне рассказать, но так и не рассказала. Намекнула просто, что ее тогда чуть не стошнило. Позже, вспоминая этот свой первый сексуально-оральный опыт, она будет клеймить всех мужчин на планете не иначе как скотами и извращенцами.
Так что же случилось вчера вечером такого, чего я никак не могу вспомнить? И почему сестра не сказала мне, куда и с кем едет?
Я сказала Зое, что она всю дорогу молчала. Да, это так. Но почему? Почувствовала ли она свою вину за то, что швырнула в меня чашку с горячим чаем, но, промахнувшись, разбила ее о стену? Или растерялась после того, как больно ударила меня по лицу за то, что я попробовала в который уже раз убедить ее в том, что меня пригласили в лицей не «за красивые глаза», а по рекомендации одного моего знакомого, по счастью, занимавшего не самое последнее место в отделе образования. И что я не спала с ним, как это представляла себе моя сестра, обо мне он справился на моем прежнем месте работы, в обычной школе, которая, между прочим, славилась на весь наш район тем, что я организовала там маленький театр, где мы с ребятами ставили незатейливые пьесы, сочиненные самими школьниками. К тому же мои ученики занимали первые места на олимпиадах по русскому языку. Я так и не поняла, почему Марина мой переход в лицей постоянно связывала с какой-то сексуальной взяткой должностному лицу. Быть может, она слышала о таком способе в связи с кем-то другим?
Да, точно, она действительно отправилась куда-то за город, и явно не одна. Спортивный костюм, термос. Куда и с кем? Но зачем так крепко душиться духами? Мужчина? Да, выходит, у нее появился мужчина, который
