Фомину показалось, что он ослышался.
Как можно здесь помочь? Утопленник утопленнику? Он смеется!..
— Чем?
— Ты хочешь выбраться отсюда?
— Отсюда?.. Как? — вырвалось горьким смехом у него при виде голых стен и решеток заведения, в котором он очутился.
— Это неважно! Я тебе потом все объясню. Так хочешь или нет?
— А за побег добавят, да?
— К чему добавят? У тебя еще и срока нет, шпана необразованная!.. По мозгам только дадут, если поймают, — сказал незнакомец. — Но нас они не поймают!
Была какая-то легкомысленная уверенность во всем, что он говорил. Вроде говорит как нормальный, а создается впечатление легкого бзика. «А вдруг?» — вспыхнула сумасшедшая надежда у Фомы, но вслух он сказал совсем другое, благоразумное:
— А потом всю жизнь бегать, да?
— Лучше, конечно, честно отмотать срок за то, чего не делал! — язвительно заметил незнакомец.
Фомин, наконец, рассмотрел его в скромном камерном освещении. Длинное бледное лицо, выражение неземной скуки от всего происходящего и сухой блеск в глазах. Ничем не примечательный человек и по виду не рецидивист, а вот поди ж ты — побег готовит!
— Как они меня посадят, если я не сознаюсь? — осмелел он.
— Ты сознаешься! — уверил его с усмешкой незнакомец. — Лейтенанту вчера было некогда: день рождения подружки. А сегодня он будет с похмелья и на тебя наденут полиэтиленовый пакет, а руки и ноги завяжут узлом на спине. Это называется конверт маме дорогой… а твои почки будут отмокать в собственной крови и моче. Сам попросишь бумагу и карандаш…
Фомин открыл рот, но ничего не сказал. Примерно то же самое писали в газетах, но не про него — других. Господи, как все рядом, близко!
— Убравшись же отсюда, мы найдем твою пропажу, — продолжал сокамерник. — Он же, кстати, и подтвердит, что погром устроил не ты.
— А вы откуда знаете?
— Знаю и все!
— А где он?
— Кто? Бармен?.. Да тут, недалеко.
— Так давайте скажем!
— Милиция, к сожалению, его не сможет найти.
— Почему? — опять удивился Фомин.
— Долго объяснять! — сказал незнакомец. — Слышишь шаги?.. Это за тобой. Хочешь уйти вместе со мной? Или будешь мотать срок, урка ты нерешительная?..
Фомин заколебался.
— А как? — в отчаянии спросил он, еще раз оглядывая камеру.
В ответ услышал совсем несуразное, как из детства:
— Закрой глаза и не открывай, пока я не скажу, Монте-Кристо!.. Да сядь ты!..
Незнакомец силой усадил его на нары рядом с собой.
— Ну!.. — Он требовательно посмотрел на Фомина.
Дичь какая-то! Фомин, может быть и не закрыл бы глаза, но шаги были уже у самой двери. Послышалось звяканье ключей в связке. Действительно сюда!
— Ну, хорошо! — сдался он, и с выражением человека, который знает, что его обманывают, но подчиняется обстоятельствам, закрыл глаза, ожидая хохота или удара, или того и другого вместе.
Вместо этого услышал, как его сокамерник сказал совершенно непонятное:
— Сейчас он откроет, она и сработает!
— Что сработает?.. — Глаза Фомина сами открылись широко и испуганно.
— Не бойся, я же рядом! — успокоил его незнакомец, и начал считать, но почему-то по-немецки:
— Айн, цвай, драй… сейчас, — предупредил он.
Фомин во все глаза смотрел на него…
— Какой только ерунды я с тобой не придумывал! И в окно, и в воду, и под поезд даже!.. Теперь вот фейерверк будет!.. — Он взглянул на Фомина и увидел его глаза. — Закрой!.. Вышибет! — посоветовал он.
Фомин не бросился от него к чертовой матери только потому, что этот тип был между ним и дверью, а значит, если что-то там и взорвется, то первый пострадает сам незнакомец. И он послушно последовал совету сокамерника, но на всякий случай крепко схватился за него.
Заскрежетала дверь.
— Фомин! — раздался голос.
Помедлив секунду, Фомин разочарованно открыл глаза. Несмотря ни на что, даже на дурацкий счет по-немецки, он все-таки надеялся, слишком отчаянное у него было положение. Камера враждебно смотрела на него открытой дверью.
Он укоризненно посмотрел на незнакомца, тот пожал плечами.
— Фомин! — рявкнуло из коридора. — Ты что не слышишь, твою мать?! На выход!..
И хотя это была совсем не его мать, Фомин встал потерянно, запнулся о ногу незнакомца, схватился за него и тут на него обрушился потолок…
— Как вам это удалось?..
Он сидел на скамеечке на Тверском бульваре. Под ногами сновали вездесущие голуби и осторожные воробьи. С обеих сторон бульвара с шумом проносились машины. Пахло свежим хлебом и выхлопными газами.
— Вы что-то взорвали или это… что вы сделали?.. Как нам удалось выйти?..
Рядом с ним сидел его спаситель и покуривал сигарету. В руках у него был длинный французский батон и он, не глядя, крошил его себе под ноги. Незнакомец в свете дня оказался примерно того же возраста, что и Фомин. Он был ненормально, матово, бледен, худощав, строг, и от него исходило сияние-не сияние: какая-то нездешняя сосредоточенность, во всяком случае.
Фомина качнула какая-то волна, как будто рядом произвели беззвучный взрыв. Он растерянно оглянулся в поисках невидимого источника толчка…
— В том-то и дело, что я почти ничего не сделал! — ответил незнакомец после паузы, тоже к чему-то внимательно прислушиваясь, потом пробормотал озабоченно:
— С тобой никогда не знаешь, где окажешься!.. О черт! — выругался он неожиданно, и птицы взвились над ними, поднимая пыль. — Ну вот, дождались!..
Фомина качнуло еще раз, уже сильнее…
Троллейбус, проходивший в это время по бульвару мимо них, вдруг плавно изогнулся, словно гусеница, вставшая на дыбы, постоял в таком немыслимом положении и стал медленно расползаться в разные стороны жирными разноцветными