ничего больше. Мне запомнился случай, когда мой сосед по койке, с которым мы спали на одном настиле, разгребая очередную партию мертвецов, обнаружил сред прочих отравленных газом свою жену или сестру, которую привезли вместе с ним. На удивление он не издал ни единого звука, его руки закрыли приоткрытые веки жертвы. Он тихо поволок ее к печи, пока с его лица под маску котились слезы. Он не бросался на немцев после этого, не бунтовал и не пытался бежать. Тогда он прожил еще три дня прежде чем повесился у нас же в бараке. Встав в очередной раз по подъему в шесть утра, меня удивило, что люди, вместо того, чтобы выходить строиться, собрались в непонятной куче у нашей печечки. На улицу они выволокли безжизненное тело, надсмотрщик ничего не ответил, лишь сделал пометку в своем журнале и показал в сторону газовой камеры, за которой находился крематорий.
— Verbennen! Ein aschern! Nieder, brennen, Brennen! — прокричал фриц, который и повел нас после в пищеблок. С утра, как обычно, давали мутную жидкость на отваре из здешних трав. Она не была съедобной, просто мы должны были работать, вот и все.
— Юрий Михайлович, но как вам удалось выжить? Вы продержались дольше, чем некоторые мужчины — задал вопрос журналист. Он не мог поверить, что человек, сидящий в этот момент перед ним, может так спокойно рассказывать о том, что с ним творились подобные вещи. Люди, становясь жертвами катастроф или свидетелями смерти близких людей, порой становятся более эмоциональными и психологически сломленными, чем этот дедушка.
— Не знаю, как детский организм смог перенести этот кошмар. Возможно потому, что когда мы находились в партизанском отряде, поесть удавалось не каждый день. Поэтому для организма не было сильным ударом то, что мы перешли на подобное питание, хотя таковым его сложно было назвать.
— Но как же антисанитария, сырость и холод, ведь вы находились там далеко не в летний период? — спрашивал его Алексей, делая все новые и новые пометки.
— Опять же, повторюсь. От холода спасала работа, сырость была конечно неприятная. Я помню, как нам приходилось спать на гнилом сене. Когда это повторяется не день и не два, а больше недели, невольно привыкаешь ко всему, что происходит вокруг. А вот с гигиеной у меня все было хорошо, в отличие от остальных, именно благодаря дяде. Я старался держаться возле него. Когда он мыл руки, то доставал маленький кусочек мыльца. Воды было тоже не много, место, где имелась возможность помыть руки и попить, пусть и грязной, воды, находилось в нескольких сантиметрах от канавы, куда остальные справляли нужду. Я повторюсь, Алексей, из нас хотели выжать все человеческое, одичавших среди тех, кто спал со мной в одном бараке не было, однако были громилы и приставалы, которые могли отобрать кусок хлеба или выпить за тебя противный напиток, который представлял из себя травянистую жидкость на завтрак, о чем я уже упоминал.
Под конец большинство подобных случаев со стороны я перестал замечать. Весь мир вокруг сделался безразличным, а мне больше всего хотелось, чтобы это поскорее закончилось, хоть конца и не было видно.
Когда печи перегревались, для нашего третьего крематория это была не редкость, мы волокли тела за стены здания, чтобы поджечь их в большом костре.
— Дикие люди! Звери, а не люди — воскликнул Юрий Михайлович неожиданно.
— Да — кивнул в ответ ему Алексей. Он всем сердцем хотел поддержать растрогавшегося пенсионера, которому пришлось освежить в своей памяти дни тех ужасных будней. Журналист был в полной уверенности, что дед с ужасом вспоминает зверства немцев, однако он говорил не только об этом.
— Я почувствовал запах горелого мяса, в животе сразу заурчало, я отвернулся, прикрывая лицо полусухой тряпкой. Повязка не спасала практически не от чего. Когда я обернулся, кто-то из людей выдирал из горячей кучи пылающую конечность. Это была зажаренная рука, от которой шел дым. Пока группа немцев была занята, совещаясь между собой, это чудовище уже пожирало чье-то предплечье. Заслышав немецкую речь, человек попытался спрятать под одеждой недоеденную плоть. Никто из охраны его на увидел, зато увидели остальные рабочие. В следующий раз, когда поблизости не оказалось следящих за порядком, двое каннибалов набросилось на маленькое тело, лежавшее у подножья этой горы. Они потащили его в крематорий, озираясь по сторонам, дабы не словить пулю от охранника. Никогда не забуду эти безумные глаза. Я боялся тогда зайти один в помещение, где располагались печи, я боялся, что этим извергам ничего не будет стоить ударить меня по голове и засунуть в одну из печей на пару минут.
Мне очень повезло, что я всегда находился возле дяди, по крайней мере эти безумцы видели в нем угрозу и не собирались ко мне приближаться в его присутствии. К сожалению, так было не всегда.
— Он покинул вас? — уточнил у него журналист.
— Да, молодой человек. Он подцепил какую-то заразу и не смог с ней справиться. Очень мало пил, ничего не ел. Свои последние куски хлеба, которые могли дать в обед, он совал мне. Я старался их съедать там же, потому что из под гнилой соломы могли вытащить недоброжелатели, которые уже заприметили меня. Дяде становилось все хуже и хуже, они поглядывали на него, как волки на хромую косулю. Однажды утром дядя не встал и не вышел на перекличку. Немцы приказали найти его и принести. В полуобморочном состоянии его выволокли на улицу, бросив на холодную землю. Та уже затвердевала, ночные заморозки, опускавшиеся после захода солнца, превращали грязь в барах в никакой, но все же твердый пол.
— Как вы начали выживать, когда дяди не стало? — спросил его Алексей.
— Сложно сказать, тяжело было без него — пробурчал дед. Он вспомнил последний раз, когда видел дядю еще живым. Не смотря на немцев, которые строили рабочих, он подбежал к сидевшему на коленях мужчине и прошептал.
— Дядь, дядь. Тебе очень плохо? Не умирай, дядь — только и успел сказать мальчик, прежде чем двое работяг оттащили его от зараженного. Там, еще в предыдущем сорок четвёртом году случилась эпидемия тифа, один из сотрудников, которому удалось предотвратить заражение всего лагеря и остановить бушевавшую эпидемию, стал Иозеф Менгеле. Юра его практически никогда не видел, он бы не запомнил лицо ангела смерти среди множества других немецких лиц. Как позже выяснилось, это с его лаборатории началась эпидемия тифа, достаточно было всего пары зараженных крыс, которые прибегали в бараки с полуживыми заключенными. За усмирение разрастающейся эпидемии, Менгеле
