на таможне, — делаю паузу, хмыкаю и раскрываю карты тихим вопросом, — и как зовут ее? М? Твою дочь на стороне?
Над головой Богдана пролетает желтый лист, который срывается с ветки старого ясеня.
Невозмутимое лицо Богдана так и не дергается.
И не бледнеет.
Только глаза становятся вмиг холодными и отстраненными.
Это был не подростковый пранк и меня не в шутку назвали пузатой лохушкой.
Руки трясутся, и из слабых пальцев медленно выскальзывает смартфон, который Богдан ловко подхватывает и прячет в карман.
Переводит взгляд на ясень и с тихим недовольством цыкает, будто он не дочь на стороне завел, а споткнулся.
Экая, оказия приключилась.
Мимо проходит пухленькая девушка в пушистом белом кардигане и обеспокоенно косится на меня, ведь я так и стою перед Богданом с протянутой рукой, которая сильно трясется, словно в запущенном старческом треморе.
Двадцать два года брака, в котором я была уверена, как и в том, что Земля — круглая, но сейчас мой мир оказался плоским, и он перевернулся.
— Дома поговорим, — Богдан, наконец, смотрит на меня, а после касается моей руки и с давлением опускает ее.
Потом он крепко и до боли стискивает меня за плечи, с недовольным прищуром вглядываясь в мои глаза:
— Вот из-за чего ты разнервничалась?
— Не трогай меня… — могу лишь в отчаянии прошипеть. — Пусти…
А сама своего тела не чувствую.
Только сердце, которое бухает в груди и вот-вот треснет и расколется на две половинки.
— Ты можешь закатить истерику здесь, Люб, — Богдан приближает свое лицо к моему, — но ты всегда была из тихих женщин, верно? Это мне в тебе и нравится, поэтому мы сейчас поедем домой.
Дочка однажды показала мне смешное видео, на котором козы от испуга резко падали на землю.
Вот и я, как испуганная коза, сейчас вся оцепенела.
— Пойдем, дорогая, — Богдан приобнимает меня за плечи и ведет по брусчатке прочь от больницы. Шепчет на ухо. — Дыши. Тебе нельзя нервничать.
Глава 4. Я думал, ты умная женщина
Богдан распахивает передо мной боковую дверцу черного гелендвагена, за рулем которого нас терпеливо ждет молчаливый водитель Архип.
— Заползай, — говорит Богдан ровным голосом.
Смотрю на него и вижу чужого мужика, будто не было у нас двадцати двух лет брака. Да, это все еще Богдан, но он для меня изменился.
Он был для меня скалой, за которой я могла с детьми спрятать в шторм, а теперь вижу лжеца с холодным и острым взглядом.
— Люб, — он будто угадывает мои мысли, — тебе же не восемнадцать, чтобы сейчас куда-то бежать, сломя голову. Да и вряд ли далеко убежишь.
Я в шоке прижимаю к губам пальцы и продолжаю смотреть в лицо, которое в миг ожесточилось.
Линии челюсти и высоких скул будто стали резче, а короткая щетина— темнее.
— Садись в машину, Люба.
— Это правда?
Спрашиваю я и словно даю сейчас Богдану шанс переубедить меня или вновь солгать.
— Садись в машину.
Я хочу кричать.
Хочу рвать волосы на голове.
Хочу топтать вычищенные до блеска туфли Богдана и бить его по груди с воплями, что он обманщик и урод.
Хочу сбежать, но он прав.
Во-первых, с животом далеко не убегу.
Во-вторых, мой побег ничего не решит, ведь у нас дочь выходит замуж и куча родственников, которые предвкушают красивую и роскошную свадьбу.
В-третьих, я беременная.
В-четвертых, я не тот человек, который привлекает к себе внимание лишним шумом и криками, зато я могу в панике потерять сознание.
Это несправедливо, но я понимаю, что сейчас мне действительно надо заползти в машину.
Ноги гудят, я устала и опять плечи давит слабость.
Закрываю глаза, обрывая нас с Богданом зрительный контакт и сглатываю ком тошноты.
У меня в сердце будто дырка. С каждой секундой она расширяется и крови в груди становится все больше и больше. Я скоро начну ею захлебываться.
Все так было просто пару часов назад.
Просто и легко.
Жизнь была распланированная, ровная и спокойная.
Единственное о чем я переживала сегодня это — цветы для свадьбы дочки, которая решила покапризничать в самом конце и потопать ножками, что она не хочет просто, ‘белый розы. Нужны молочные. Они сейчас в свадебном тренде.
‘Сейчас же мой мир разрушен на мелкие кирпичики, как город из лего.
С трудом забираюсь на заднее кожаное сидение и прижимаю ладонь к животу.
— Здравствуйте, Любовь, — приветствует меня усатый Архип и смотрит в зеркало заднего вида, —
как самочувствие?
Я лишь молча киваю.
Вновь наши с Богданом взгляды пересекаются. Он едва заметно хмурится и захлопывает дверцу.
Я вздрагиваю.
Неторопливо, размеренным шагом, будто не вскрылась правда о его двойной жизни, он обходит машину и через пару секунд сидит рядом со мной.
Поправляет галстук у горла:
— Домой, Архип.
— Принято.
Строгий профиль — невозмутимый.
Нарстает желание кинуться на него с кулаками или встряхнуть за грудки, чтобы у него проснулась хотя бы искорка стыда или страха, что его семья сейчас под угрозой громкого скандала.
— Ты меня напугала, — заявляет Богдан. — Если у тебя так давление скачет, то надо с ним что-то решать.
Говорит он слова “что-то решать”, будто перед подчиненными, которые должны найти потери в продажах, а то не видать им тринадцатой зарплаты.
— Ты сейчас серьезно? — могу ответить лишь это в ответ.
Я думала, что жены, когда узнают о изменах мужа, истерят, верещат, кидаются оскорблениями, угрозами и требуют их немедленно оставить, но в жизни все куда хуже.
Крики и требования — это привилегия молодых пар, которые не нырнули глубоко в брак и семью.
Да и меня ударило