Раздался глухой звук.
Показался скорченный труп Розетты.
Баснописец перекрестился с ироническим видом и, как бы нехотя, пристроил у груди покойницы свои драгоценные «Басни». Они были подписаны: «Пьетро Виравольте де Лансалю». Затем он оставил тело Розетты на паркете, сложив ей руки крестом на груди и разбросав вокруг косточки ягненка, образовавшие гротескное надгробие. Ее найдут здесь, в самом центре дворца. Пусть знают! Червячок проник в сердцевинку яблочка. Они в этом убедятся., Версаль постигла порча.
Вскоре королевство будет созерцать картину собственного распада.
Солнце дуэлянтов, май 1774
Лес Сен-Жермен-ан-Лэ
– Козимо… Защищайся!
Шпага Виравольты просвистела, он отступил, постукивая каблуками, а затем вновь занял позицию. Напротив находился его семнадцатилетний сын Козимо. Виравольте было сорок девять, но благодаря тонким чертам, таланту фехтовальщика, грациозности, отличной выправке в седле и, наконец, внешности ему можно было дать на десяток меньше. Козимо частично унаследовал эти качества, хотя Пьетро находил его слишком худым. У его сына был бледный цвет лица, живые глаза; складку в уголке губ можно было принять за презрительную гримасу Молодой человек был одет в красную куртку и синие панталоны, а треуголку на время занятия он снял. Сам Пьетро был в камзоле с закругленными полами, под ним виднелся украшенный цветами жилет. Манжеты он застегнул на золотые пуговицы, а поверх шелковых чулок натянул сапоги. Волосы он собрал на затылке, подражая прическе прусских военных. – Продолжим! – произнес он, вставая в позицию. Козимо последовал его примеру и дотронулся до отца кончиком шпаги. Держа ладонь козырьком, Анна сидела неподалеку на расстеленных покрывалах. В этот майский день 1774 года ярко светило солнце. Они находились на поляне у опушки леса. За спиной Анны, по ту сторону деревьев, на дороге, ведущей к Версалю и Парижу, возле запряженной четверкой лошадей кареты кучер обменивался со слугой своими соображениями о мировом порядке.
Анна Сантамария сияла. Со времен ее венецианской молодости еще сохранилось несколько светлых прядей, которые смешивались с ее золотистой шевелюрой. Когда ей не нужно было пудрить волосы, она по возможности позволяла волосам лежать свободно. Едва покинув Версаль, она забывала о румянах. Смеясь и вскрикивая, она грациозно обмахивалась веером. Ее несколько стесняло платье в сиренево-голубую полоску, с фижмами, на пяти обручах из китового уса. Все еще великолепную грудь Анны плотно облегал корсет, позволявший разглядеть ровно столько, сколько полагалось. Над губой виднелась небольшая мушка. Она не утратила и доли своего былого величия и, несмотря на минувшие годы, все еще могла преподать урок версальским куртизанкам. В ее зрелости угадывалась чувственность, еще более манящая, чем прежде.
Пьетро с сыном сделали несколько шагов вперед. Их шпаги скрестились.
– Начали! Повторяю. Ты начинаешь с кварты,[3]рука вытянута, дужки гарды горизонтально. Контррипост,[4]атака в темп, шпага к атаке. Затем последовательность: финт, двойной финт, дополнительный шажок, колющий удар. И сгибай же колени!
– Да, да, – растерянно отозвался Козимо, – кварта, финт, удар и сгибать колени. Прошу прощения, но военному ремеслу не хватает разнообразия.
– Покуда ты не стал основоположником новой европейской философии, тебе придется усвоить го, чему я тебя учу! Тогда ты скорее достигнешь цели.
– Слушайся отца, Козимо, – произнесла Анна. – Он знает, что говорит. В один прекрасный день тебе это пригодится.
– Мама, умоляю! Если вы опять пуститесь в рассказы о своей венецианской жизни и о том, как вы спасли дожа, я просто уйду.
– Лучше сосредоточься, вместо того чтобы оскорблять своих родителей, – парировал Виравольта. – Они еще не совсем выжили из ума. Давай, защищайся. У меня пока еще достанет силы одолеть хлыща вроде тебя. И если будешь хорошо себя вести, я научу тебя тому приему, который я перенял у своего учителя фехтования, де Местра, в Терр Ферм. Он неотразим.
– Ладно, ладно. Защищайся, отец!
– Вот такие речи мне по душе.
Анна засмеялась, поигрывая веером, а Козимо вздохнул.
Раздался звон клинков.
На дуэлянтов упал луч солнца.
Пьетро Виравольта де Лансаль уехал из Венеции во Францию около двадцати лет назад, из-за заговора Данте, разоблаченного во время праздника Вознесения в 1756 году. В то время Пьетро состоял на службе в тайной полиции Венеции при загадочном Совете Десяти и носил кличку Черная Орхидея. Он только что спас дожа от верной смерти, а республику от заговора, угрожавшего самим ее основам. Устав от интриг Светлейшей[5]и желая иных приключений, он решился отправиться к новым горизонтам. Пройденный им с тех пор путь лишь упрочил его репутацию.
Прибыв в Версаль зимой 1756 года со своей будущей супругой Анной и лакеем Ландретто, он не предстал перед самым роскошным европейским двором с пустыми руками. Охранная грамота и рекомендательные письма от самого дожа, а также от венецианского сената помогли ему познакомиться с самыми влиятельными лицами при дворе. Государственному секретарю иностранных дел Руйе, а затем и двум его преемникам, кардиналу де Берни и Шуазелю, моментально сообщили о том, что произошло в Венеции, когда по лагуне прокатился грохот пушек. Рапорты дошли до них довольно быстро как из самой Светлейшей Республики, так и от королевских агентов, находившихся в соседних столицах. Возможность принять у себя Черную Орхидею – того, кто спас венецианский режим и стал легендарной фигурой в кругах государственной полиции и европейских секретных служб, – показалась им радостным предзнаменованием. Особенно потому, что новоприбывший не медля сообщил о своей готовности поступить на службу к его величеству, королю Людовику XV, если этот шаг будет способствовать продвижению его дела.
Таким образом, прибытие в Версаль Черной Орхидеи отнюдь не прошло незамеченным, но крайней мере в кругах власть имущих. Новость разнеслась и среди агентов его величества. Об этом шептались в кулуарах и галереях дворца, тайные агенты и полицейские повторяли ее в харчевнях и в предместьях; сплетня распространялась благодаря шпионам, чиновникам и послам, игрокам и любовникам, аристократам, посвященным в секретные дела, и мечтательным дамам, мысли которых за обедней были заняты Венецией. Сплетня го ползла черепашьим шагом, то неслась семимильными прыжками. Те, у кого в Венеции были друзья, требовали у них новых сведении; в темных тавернах, в дряхлых недрах сомнительных заведений и притонов, за стенами загородных замков повторяли одно: «К нам едет Орхидея!» – «Кто же это?» – «Ну как же. Черная Орхидея! Виравольта, человек, спасший Венецию!» К его уже сложившейся репутации примешивались многочисленные выдумки, так что его прибытие было встречено с необычайным воодушевлением. Получив известие о предстоящем визите и о подробностях дела, король, находившийся в Парк-о-Серф, звонко рассмеялся и направился к своей любовнице. За улыбками скрывалось какое-то необычное возбуждение, которое время от времени охватывало придворных, заставляя их самозабвенно предаваться сплетням. Но это были приветственные и заговорщические улыбки, в них было обещание перемен и развлечений, действий и неожиданных поворотов судьбы: в Версаль едет Орхидея!
