— И все же, Николя, не стоит пренебрежительно отзываться о городских властях прежде, чем ты не увидишь их в действии.
— Я в восторге от вашей доверчивости. Жером Биньон, купеческий прево, чья анаграмма звучит как «Ibi non rem»[4]слывет тщеславным бездарем и упрямцем. Сартин напомнил мне, что когда его назначили королевским библиотекарем, его дядя, господин д'Аржансон, заметил ему: «Отлично, племянничек, у вас теперь будет прекрасная возможность научиться читать». Не удивлюсь, если его претензии простираются вплоть до того, чтобы стать одним из сорока академиков. Однако все это ничто по сравнению с той непоследовательностью, с которой готовился этот праздник.
— Ладно, согласен. Но разве это повод для столь глубокого уныния?
— Судите сами. Во-первых, городские власти не приняли никаких мер безопасности, а ведь зрелище привлекло в центр столицы едва ли не все ее население. Никто не подумал, как организовать движение карет, в то время как мы перед каждым спектаклем в Опере специально разрабатываем маршруты для подъезда экипажей по разным улицам. Вспомните — ведь мы были там вместе — открытие нового зала Оперы, и неслыханные меры безопасности, предпринятые во избежание пробок и беспорядков. Подняли на ноги почти весь караульный полк французской гвардии и расставили посты от Королевского моста до Нового моста, так что подъезд к новому зданию ни для кого труда не составил. Мы все продумали, до мельчайших деталей.
Услышав горделивое «мы», объединившее начальника полиции и его верного помощника, Семакгюс улыбнулся.
— А во-вторых?
— Во-вторых, архитектор, которому поручили подготовить место для проведения празднества, избавил себя от труда заровнять землю там, где еще совсем недавно велось строительство, и откуда только что убрали строительные леса. Оставшиеся незакопанными траншеи нас особенно беспокоят, ибо в случае давки они, подобно специально расставленным ловушкам, отверзнутся под ногами у толпы. В-третьих, не предусмотрен специальный проход для именитых гостей, послов, эшевенов и городских советников. Как они будут пробираться через людское море? И, наконец, префект отказался следовать обычаю и выдать вознаграждение в тысячу экю караульному полку королевской гвардии. Поэтому охрану несут только городские стражники, в последнее время заботящиеся исключительно о том, чтобы покрасоваться в выданных им властями новеньких ярко-красных мундирах.
— Полно, не берите в голову. Не надо вечно готовиться к самому худшему. Лучше порадуемся вместе с народом, который сегодня вечером станет пировать, поедая выставленные прево закуски и запивая их вином.
— Увы, и тут не все в порядке! По проверенным сведениям, устроители фейерверка, пожелав превзойти королевский фейерверк в Версале, решили сэкономить на угощении, и в конце концов отменили его вовсе.
— Отменить угощение для народа! Какая глупость!
— Вместо бесплатного угощения на бульварах устроят ярмарку, однако чтобы хоть как-то уменьшить сумму, в которую встал этот фейерверк, лавочников заставили очень дорого заплатить за право поставить там свой лоток. Вы же знаете, воздушные феерии обходятся недешево. Короче говоря, все это не сулит ничего хорошего, и потому, сами видите, я просто не могу быть спокоен. Впрочем, я здесь только для того, чтобы дать подробнейший отчет о торжествах, и не более.
— Тогда скажите мне, зачем нужен этот прево?
— В сущности, ни зачем. После того, как прадед Его Величества создал парижскую полицию во главе с генерал-лейтенантом, ее начальником, прево утратил большую часть своих прежних обязанностей. На его долю остались всякие мелочи, в основном управление городской собственностью и проведение различных займов. Его основное занятие свелось к осуществлению представительства во время различного рода церемоний, сиречь явлению своей персоны «в платье алого шелка, в тоге, половина коей красного цвета, а половина коричневого, и такой же шапочке».
— Понятно! — воскликнул Семакгюс. — В самом деле, некоторые субъекты, попадая на должность, стремятся выступить затычкой в каждой бочке, и все начинают полагать их совершенно незаменимыми, в то время как сами сии субъекты ничего из себя не представляют.
Николя искренне посмеялся над этим замечанием. Затем оба надолго замолчали, и в карете воцарилась тишина, которую, словно прилив в грозу, быстро затопили хлынувшие с улицы звуки: шум колес, крики кучеров и гул множества размеренно шагающих ног.
— Вы ничего не рассказали мне о прошедших двух неделях, Николя. Какое впечатление произвел на вас наш будущий монарх?
— Я сопровождал Его Величество до Компьеньского леса, где на Бернском мосту состоялась его встреча с дофиной.
И, с гордой улыбкой вскинув голову, продолжил:
— Я ехал рядом с дверцей королевской кареты, а когда моя лошадь неожиданно взбрыкнула, и я едва не вылетел из седла, я даже удостоился очаровательной улыбки юной принцессы. А король закричал в окошко, как он имеет обыкновение кричать на охоте: «Держись, Ранрей, держись!»
Семакгюс посмеивался, слушая, с каким юношеским задором рассказывает об этом маленьком происшествии Николя.
— Однако, если король не едет верхом, значит, он и в самом деле нездоров!
— В вечер бракосочетания у короля шла игра, ибо из-за грозы фейерверк пришлось перенести на следующую субботу. Но какой успех! Представьте себе ослепительный каскад огней, на создание которого ушло две тысячи больших ракет и столько же шутих. Парк осветили вплоть до большого канала. На берегу его соорудили Храм Солнца высотой в сто футов, также распавшийся на тысячи сверкающих огоньков. Толкотня вокруг царила ужасная, и придворному, облеченному обязанностью представлять иностранных послов, пришлось улаживать нескончаемые ссоры между именитыми гостями, жаждавшими попасть на балкон дворца, и непременно в первый ряд.
— А как вам дофина?
— Она еще дитя. Бесспорно, красивая, но еще не сформировавшаяся. Грациозная походка. Прелестные белокурые волосы. Слегка удлиненное лицо, безупречная кожа молочно-белого цвета, голубые глаза. Однако пухлая нижняя губа, на мой взгляд, слишком выдается вперед. Лаборд полагает, что супругу дофина вряд ли будут воспринимать всерьез, а в будущем она причинит дофину немало лишних хлопот…
— Однако, сколько сарказма в ваших словах, Николя! — усмехнулся Семакгюс. — Иногда мне кажется, что ваши обязанности вставляют вас забыть, что вы не только полицейский, но еще и благовоспитанный человек. Кстати, что вы скажете о дофине?
— Герцог Беррийский представляет собой крупного молодого человека, нескладного, с резкими движениями. Он раскачивается при ходьбе, отчего может всем кажется, что он ничего вокруг не замечает и не слышит, что, согласитесь, по справедливости кажется всем странным. Вечером после свадьбы король весьма активно побуждал его к… ну, в общем, чтобы он позаботился о наследниках…
— Главный министр Шуазель не щадит нашего будущего короля и без прикрас пишет о его бессилии, — заметил Семакгюс. — Говорят, дофин отказывается разговаривать с Шуазелем, объясняя это тем, что в свое время герцог нанес оскорбление его покойному отцу.
