умения удивить или той самой «опытности», которая должна восхищать и отвращать одновременно, у женщин. К сильнейшему в жизни чувству привели банальности: бытовуха, тоска, усталость от неопределенности, встретившаяся с опостылевшей семейной жизнью, и самое простое желание нравиться хоть кому-то. Питер не был красив или даже симпатичен, Л. отличалась неброской привлекательностью, в принципе свойственной коренным жительницам Кранкенбурга. «Сплошная серость», — сказал бы режиссер или художник — и попал бы в точку. Но истории о серости так же ценны, как и те сюжеты, что мелькают на проворачиваемой мимо бельма кинопроектора пленке или расцветают масляными островами на просторах холстов.
Секс их также не отличался изобретательностью, но пикантности ему придавал укоризненный взгляд пустоглазого драконьего черепа. Если бы придавивший жену Питера груз домашних забот не привел к безразличию, в ее взгляде появились бы та же зловещая чернота.
Все самое важное было высказано чуть позже, когда любовники привыкли к нечастым встречам, когда Л. перестала накидывать на плечи халат, отправляясь на кухню за брауни-джином.
— У меня была мечта, — сказал Питер, глядя, как Л., голая, разливает алкоголь по бокалам. — Сделать что-то такое, чтобы в мою честь назвали остров. Или лес, или мыс, или гряду камней в северном океане, из тех, что по недоразумению называют архипелагами. Мальчишкой я не понимал, что это невозможно. Хорошо было старым морякам. Нашел — назвал. А теперь все, что могли открыть, открыли. Остался только второй путь.
— Что за второй путь?
Они чокнулись.
— Переименование. Но я не хочу, чтобы в мою честь переименовывали остров или мыс. Ты как будто отбираешь у истории небольшой кусочек, подменяешь то, что было ценно многим поколениям до тебя, своими мелочными амбициями.
И это была одна из тех мыслей, ради которых я терпел запах тлеющего табака.
— В честь погибших драконоборцев ставят камни, — произнесла Л., играя в гляделки с черепом. — В каждом таком камне гномы сначала выдалбливают имя, потом количество убитых драконов. Остальное неважно. В выбитые буквы и цифры заливают магму, и, когда она застывает, ставят камень вертикально, прямо там, на границе с Сожженной Страной. Даже если камень расколется, магмовые буквы и цифры не исчезнут, они останутся навеки. Аднан говорил, будто у подножия новых камней вся земля усеяна лавовыми символами, как ковром. Я всегда боялась представить, как это выглядит.
Открытое окно выплюнуло в комнату резкий автомобильный сигнал, затем грохот столкновения — типичные кранкенбургские звуки, но Л. все равно вздрогнула, едва не пролив на скомканную простынь брауни-джин.
— И не нужно.
— У Аднана было шесть плюс один. Шесть ползучих, не вставших на крыло, и один латающий. Сейчас больше, наверное.
— Заткнись! Заткнись! Ты виноват! — заорали с улицы. Л. встала притворить окно, Питер любовался ею, потягивая джин.
— Уезжая, — Л. улыбнулась, — Аднан сказал так: не покупай дверного звонка, пока я не вернусь. А как вернусь, постучу столько раз сколько ползучих положил, потом пауза, потом еще за летучих, и ты поймешь, что за дверью — судьба.
— А если я постучу, скажем, семь и еще один раз, стану твоей судьбой? — спросил Питер, причем совершенно серьезно.
— Если так постучит кто-то другой, я его убью.
С этим знанием Питер жил недели две. И не выдержал дольше.
— Знайте же, что всплыло из глубин! Ниггот не милостив! Я видел в омуте кару и боль, тьму океанской бездны и снега горных вершин! Кайтесь, кайтесь, кайтесь!
Жрец бренчал жестяным колокольчиком и бил себя в грудь левой рукой. На руке не хватало четырех пальцев, остался только указательный, обличающий, и это действительно значило, что жреца посвятили давно и провели сквозь все ритуалы, чтобы он мог смотреть в омут Ниггота и не сойти с ума. Впрочем, омут частенько врал, так что кликушества никто не слушал.
Питер отогнал жреца от курилки, и тот пошел вдоль по улице, продолжая причитать и потрясать беспалой рукой.
— Посидим у Томмазо?
— Вдвоем? — уточнил я, хотя знал ответ заранее.
— Я уже забронировал кабинет. И угощаю.
Томмазо был ящером, как и Аднан. Он свято соблюдал традиции заведения. В кабинет гостей провожал самостоятельно и лично смешивал первый коктейль — никогда ни о чем не спрашивал, просто наблюдал клиентов минуты две-три и всегда угадывал. В тот день я получил «олд-фэшнд», а Питер — нечто невообразимое с десятком растительных компонентов и бурой основой из пяти разных бутылок. Цитрусовый энт, с которого Томмазо срезал фрукт на украшение, визжал и бил корнями. В общем, коктейль целиком и полностью отражал все то, что творилось с Питером. И оценен был соответственно.
— Какое же дерьмо! — выдохнул Питер, сделав глоток.
Томмазо пожал плечами и покинул кабинет. Второй коктейль за один вечер для одного посетителя он не делал никогда — еще одна традиция.
Питер разрывался на части не просто так. В тот вечер он позвал меня в бар, поскольку окончательно запутался в себе, а причиной этому послужили два разговора с женой и с Л., случившиеся в один и тот же день. Выходной день, что играет существенную роль.
Утром Питер повел жену и мальчишек в парк развлечений. Пока старший наворачивал круги на живом тянитолкае, а младшенькие по очереди промахивались по медлительным уточкам, плавающим в пластмассовых водах тира, Питер взял две баночки лимонада и сел на скамейку. Жена примостилась рядом.
— Знаешь, о чем я думаю?
— О чем? — механически переспросил Питер.
— О том, как заканчиваются истории безответственных людей.
— И как же они заканчиваются?
— Ничем.
— Как это ничем? Любая история имеет начало и имеет конец. Даже истории о пропавших без вести драконоборцах обретают законченность, рано или поздно.
— И только истории о тех, кто боится самих себе и не готов взять ответственность за свою жизнь, заканчиваются ничем. Нужно иметь смелость, дорогой.
Питеру стало неприятно. Он достал пачку сигарет, но погонщик тянитолкая пригрозил ему пальцем. Старший сын помахал родителям со спины двуглавого зверя, и жена ответила робко поднятой рукой. Это был ее первый и последний в жизни бунт: обидные слова и вялый жест, но цели он достиг.
Вечером Питер вышел за продуктами, но в мини-маркет отправился не сразу. Из телефона-автомата в почтовом отделении он набрал номер Л.
— Я безответственный человек? — спросил он.
— Ты дурачок, — ответила Л. — Дорогой дурачок.
— Тогда почему ты ждешь
