без вратаря.
Потом — обед в столовой. Получасовой перерыв мы провели, скучковавшись на трибунах в ожидании двусторонок — уж очень все по солнцу соскучились. Гусак отбился от коллектива, уселся на синее сиденье, нагретое солнцем, скрестил руки на груди и вырубился.
Левашов, с тревогой на него поглядывающий, сказал вполголоса:
— Чет он странный. Глаза красные, кидается на всех. Чуть что, сразу спать.
— Ага, — кивнул Микроб, — еле ползает и тупит.
Видманюк, он же Ведьмак, прошептал:
— Или девка завелась, или шо употребляет.
Я, конечно, знал, что дело в даре: Гусака одолели видения, и он не высыпается — но промолчал. Все более очевидным становилось, что да, дар у него есть, причем более разрушительный, чем у нас всех. И если Витек не совладает с силой, то рискует вылететь из команды, а то и повредиться рассудком. Вот только как ему помочь? Его сила неуправляема и пробуждается спонтанно.
Я все же попытаюсь — ну а вдруг? От родителей он съехал в собственное жилье — никто нам не помешает.
— Наверное, подруга у него, — сказал я.
Левашов тряхнул белыми кудрями.
— Не, я бы знал. Реально стремно за него. Спрашиваю — он это… молчит.
— Кстати да, — кивнул Микроб. — Что-то с ним не то, загрустил наш балагур.
И на меня посмотрел. И все посмотрели. Что я вам, отец-настоятель? Как почувствовали, что только я могу ситуацию разрулить. Пришлось пообещать:
— Поговорю с ним, пока Саныч собак на него не спустил.
— Идет! — прошептал Левашов и рванул будить Гусака.
Витек принялся отмахиваться, задергался. Когда очнулся, провел по лицу ладонями, словно умываясь. И правда ведь можно подумать, что он всю ночь бухал или что похуже.
Однако двусторонки он отыграл достойно. Уже после шести Саныч в раздевалке напомнил: через неделю к нам приезжает «Спартак», нужно сосредоточиться и не забывать об этом ни на минуту.
— Даже когда на бабе лежишь? — съехидничал Колесо.
— Да хоть на двух, а третья сверху! — сверкнул глазами Саныч. — И вообще, бабы пусть подождут, — Он перевел взгляд на Гусака.
— Кто в основном составе? — уточнил Левашов.
— Кто лучше всех себя проявит и будет максимально готов, — припечатал Саныч и напомнил: — Расходимся. Не пьем, не курим, не шляемся, ложимся в десять, чтобы успевали восстанавливаться. Поняли?
Теперь его взгляд остановился на печальном Гусаке, который собрался что-то сказать и уже шевельнул губами, но передумал и отвернулся.
Одевшись, все начали расходиться. Микроб, напевая себе под нос, ждал меня, но вспомнил, что я обещал поговорить с Витьком, и ушел. А я не спешил, уселся на банкетке, поглядывая на Гусака. Он все понял, между нами будто протянулась невидимая веревка, связавшая нас одной тайной. Из раздевалки мы выходили молча, а на улице, в закатных сумерках, он вытащил мобилу и демонстративно переложил в рюкзак из кармана куртки. Я включил глушилку.
— Теперь можно говорить.
Витек будто бы ожил и наконец поделился грузом, который носил все эти дни:
— Это невыносимо. Можешь узнать, что с этим делать? Другие же как-то справляются, а я сплю урывками, вижу всякий бред.
— Например? — уточнил я, направляясь к стоянке.
Дарина закончила работу раньше и ждала в кабинете, я должен был набрать ее, чтобы выходила. Но прежде нужно разобраться с Гусаком.
— Какие-то люди, катастрофы. Война какая-то. Песни дебильные: гундит какой-то дебил, и ничего не понять, а все тащатся. Все настолько явное, что хрен поймешь, реально было, по телеку я это видел или в глюках этих. И они совершенно бесполезные! Я хочу, чтобы они прекратились, или мне хана.
— Сегодня в девять приду, — пообещал я. — Посмотрим, что можно с этим сделать.
Лицо Витька разгладилось, он заулыбался — ну еще бы: у него появилась надежда избавиться от страданий!
Глава 2
Сам дурак!
Когда в отношениях гармония и доверие, очень сложно сохранить что-то в тайне. Но мы с Дариной еще раньше, после инцидента с Энн, обговорили этот момент: мы люди непростые, нам нужно научиться выживать в мире, где нас считают чужими и опасными, у одного могут быть знания, способные навредить другому. Потому есть стоп-слово «надо», которое подразумевает, что следует прекратить расспросы и отпустить ситуацию, не лезть и не разнюхивать. Потому, когда я сказал Рине, что мне надо поздно вечером заглянуть к Гусаку, вопросов не последовало и мне не пришлось оправдываться.
Витек жил этажом ниже в квартире с такой же планировкой. Из-за двери доносился бубнеж телевизора. Я надавил на кнопку звонка, и спустя пару мгновений дверь распахнулась. Витек посторонился, пропуская меня, босиком прошлепал к дивану выключил телек.
— Я готов, начальник, — сказал он. — Что делать? Командуй!
О, с какой надеждой он на меня посмотрел! Апатию как рукой сняло.
Я уселся рядом с нм на диван и спросил:
— Расскажи, как приходят видения. Что ты чувствуешь?
Он потер пальцем между бровей, вспоминая.
— Ну… Когда я засыпаю… Как бы сказать… Но не засыпаю до конца. А как будто отрываюсь и переношусь непонятно куда. И вот я вроде там, а вроде и нет. И смотрю. Никто меня не видит, а я вижу все. Но не могу ничего изменить.
— Более-менее ясно. Видения приходят на границе между сном и бодрствованием, а потом ты просыпаешься.
Витек криво усмехнулся.
— Если бы. Иногда продолжаю спать и видеть сны. И ведь хрен поймешь, где сон, где видения. Я так крышей поеду, веришь?
— Верю.
— И че делать?
— Не знаю, получится ли, но мы попытаемся, — сказал я. — Для начала присядь удобно, чтобы расслабился.
Он откинулся на спинку дивана.
— Ну, вот так нормально?
Я принялся рассказывать про внутренний огонь, как его пробуждать, как направлять по телу. Наверное, с полчаса у Гусака ничего не получалось, он психанул и только тогда ощутил то, что надо, и смог удержать внутреннее солнце около минуты, а потом позеленел, осунулся и зевнул.
— А дальше-то че?
Я объяснил, что это самое начало, нужно удерживать огонь дольше, а потом будем учиться им управлять, усилием воли останавливать или включать видения. Главное — практиковать и не сдаваться.
Провожать меня Гусак не стал, сил не осталось, даже замок не защелкнул, когда я ушел. Даже опасения возникли, что он проспит тренировку.
Но
