никто не обратил внимания, потому что они сказали, что она глупенькая.
Мужчина заметил ее сразу же, как только она вошла в комнату, и вытер лицо рукавом.
– Что случилось? – проговорила она, подходя ближе. – Почему ты плачешь?
Дон Винченцо начал что-то говорить, но мужчина качнул головой:
– Ничего не случилось, cara. Просто… просто я вспомнил… вспомнил, как некоторые люди очень плохо обошлись со мной.
– А что случилось?
– Они… сделали мне больно… Но это произошло очень давно, – успокоил он девочку, уже смотревшую на него круглыми от страха глазами: неужели такие плохие люди находятся сейчас в доме, – когда ты была совсем маленькой, но иногда я вспоминаю это.
– А тебя потом поцеловали?
– Mi scuzi[3]. — Мужчина заморгал, услышав эти слова, и дон Винченцо на мгновение напрягся.
– Чтобы у тебя больше ничего не болело? – пояснила она.
Человек с машинками на руках улыбнулся и посмотрел на девочку очень ласковыми глазами.
– Нет, cara. Никто не поцеловал меня, чтобы у меня ничего больше не болело.
– Я могу тебя поцеловать.
– Это было бы очень хорошо, – ответил он самым серьезным тоном. – Думаю, что твой поцелуй поможет мне.
Потянувшись, она поцеловала его в щеку. Роберто, кузен Селестины, которому уже исполнилось девять, говорил, что целоваться глупо, но Селестина знала лучше.
– Это новое платье, – сказала она мужчине. – Я пролила на него какао.
– Оно все равно хорошенькое. И ты тоже.
– У Сесе малыши. Хочешь посмотреть на них?
Мужчина посмотрел на дона Винченцо, который пояснил:
– Cece – это морская свинка, и рожать малышей – их основное занятие.
– Ах так. Хочу.
Он встал, и она протянула руку к его руке, чтобы повести наружу, но вовремя вспомнила про машинки.
– А что случилось с твоими руками? – спросила она, потянув мужчину за рукав.
– Такой вот несчастный случай, cara. Но не волнуйся. С тобой ничего похожего случиться не может.
– А тебе больно? – Винченцо Джулиани услышал голос девочки, вместе с Эмилио Сандосом направлявшейся по коридору в сторону двери на задний двор.
– Иногда больно, – бесхитростно ответил Сандос. – Но не сегодня.
Голоса их исчезли за захлопнувшейся дверью.
Винченцо Джулиани подошел к окну, прислушиваясь к вечерней песне цикад, и проводил взглядом Селестину, увлекавшую Эмилио к вольеру с морскими свинками. Наконец, блеснув попкой в кружевных трусиках, ребенок перегнулся в вольер и выудил оттуда маленькую свинку для Эмилио, сидевшего улыбаясь на земле… Черные с серебром волосы ниспадали на высокие скулы индейца таино, восхищавшегося крохотным животным, которое Селестина выгрузила на его колени.
Четырем священникам пришлось восемь месяцев безжалостно давить на Эмилио Сандоса, чтобы добиться от него признания, которое Селестина получила через две минуты. Возможно, сухо отметил про себя отец-генерал, подчас для такой работы более всего подходит четырехлетняя девочка.
И он пожалел о том, что Эдвард Бер не задержался для того, чтобы лично увидеть эту сценку.
Брат Эдвард в данный момент находился в отведенной ему комнате неаполитанского приюта, принадлежавшего ордену иезуитов, примерно в четырех километрах от отца-генерала, и еще удивлялся тому, что отец-генерал выбрал крещение для первого выхода Эмилио Сандоса из затвора.
– Вы шутите! – утром воскликнул Эдвард. – Крещение? Отец-генерал, в чем в чем, а в крещении Эмилио Сандос нуждается теперь в самую последнюю очередь!
– Семейное мероприятие, Эд. Никакой шумихи, никакого давления, – заявил Винченцо Джулиани. – Присутствие на службе и пирушке пойдет ему на пользу! Он уже достаточно окреп…
– Физически да, – согласился Эдвард. – Однако эмоционально он еще далек от любой степени готовности. Ему нужно время! – настаивал Эдвард. – Время гневу. Время слезам! Отец-генерал, нельзя так торопить…
– Благодарю вас, Эдвард, подайте завтра автомобиль к дому в десять часов утра, – ответил отец-генерал с кроткой улыбкой. И все было исполнено.
Высадив обоих священников возле церкви, брат Эдвард вернулся в иезуитский приют, где и провел остаток дня, погрузившись в волнение. И к трем часам дня он уже убедил себя в том, что лучше все-таки выехать пораньше, чтобы забрать обоих с праздника. Надо только учесть время на проверки службы безопасности, сказал он себе. Вне зависимости от того, насколько известен обществу был водитель, ни один автомобиль не подъезжал к владениям Джулиани без того, чтобы его несколько раз внимательно проверили крепкие, склонные к подозрительности мужчины и громадные задумчивые псы, натренированные на поиск взрывчатки и злоумышленников. Поэтому Эдвард отвел на путешествие сорок пять минут, хотя в других обстоятельствах на дорогу хватило бы десяти, и при этом неоднократно был остановлен, опрошен и проверен на всех перекрестках шедшей вдоль берега дороги. Ушедшее на это время нельзя было назвать бесполезно потраченным, отметил он, когда перед воротами резиденции шасси автомобиля и его документы проверили в четвертый раз. Например, он узнал от нескольких псов, в каких областях своего тела человек его комплекции может теоретически спрятать оружие.
При любых возможных сомнениях в благонадежности неаполитанских родственников отца-генерала было приятно осознавать, что предпринятые ими предосторожности идут на пользу Сандосу, и Эдварду наконец позволили въехать на подъездную дорожку, шедшую к самому большому во всем имении зданию, лоджия которого была украшена воздушными шариками и цветами. Эмилио нигде не было видно, но уже вскоре отец-генерал отделился от небольшой группы вместе с молодой светловолосой женщиной. Джулиани помахал рукой Беру, а потом обратился к кому-то из находившихся в доме.
Эмилио появился несколько мгновений спустя, надменный и утомленный, являя собой смуглый сплав индейской стойкости и испанской гордости. Рядом с ним находилась маленькая девочка в помятом праздничном платьице.
– Так я и знал! – с гневом буркнул себе под нос Эдвард. – Это уже слишком!
Укрепив свои силы таким глубоким вздохом, какой может позволить себе астматик, брат Эдвард извлек свое объемистое тело из автомобиля и обошел его, открывая двери для отца-генерала и Сандоса, в то время как Джулиани прощался с хозяйкой дома и гостями. Маленькая девочка что-то сказала ему, и Эдвард застонал, когда Эмилио нагнулся, чтобы в ответ обнять ее. Невзирая на это, а может быть, благодаря взаимной нежности прощания, брат Эдвард даже на йоту не был удивлен негромким окончанием разговора, который происходил между обоими священниками, вдвоем подходившими к автомобилю.
– …Если ты, сукин сын, попробуешь еще раз учинить надо мной подобный фокус…
– Черт побери, Эд, не виси надо мной, – отрезал Сандос, забираясь на заднее сиденье. – Я сам способен захлопнуть дверь.
– Да, отче, виноват, отче, – ответил Эдвард, пятясь, на самом деле с неким удовлетворением. Приятно быть правым, подумал он.
– Иисусе, Винс! Дети и младенцы! – проворчал Сандос, когда они выезжали из имения Джулиани. – И ты решил, что это
