– Ты намерен последовать за ней?
– Я все равно собирался побывать там этой осенью. Хочу изучить последние раскопки в Помпеях для моей следующей книги. Придется перенести поездку на более ранний срок.
Они направились к лестнице. С каждым шагом музыка звучала все громче, и величественные помещения заполнял отдаленный гул голосов. Когда они спустились вниз, влившись в толпу, Эллиот обратил внимание на замкнутое выражение на лице брата.
– Не переживай так, Кристиан. Я сделаю все, чтобы обвинения против отца не были опубликованы.
– Я не сомневаюсь в твоих способностях и решимости. Не это занимает мои мысли.
– А что?
– Я думал о Федре Блэр. Интересно, существует ли на свете мужчина, способный, как ты изволил выразиться, справиться с ней?
Эллиот шел в темноте, освещая себе путь небольшой лампой.
Гости уже разъехались, слуги легли спать. Хейден и Алексия, надо полагать, наслаждаются на брачном ложе в своем доме на Хилл-стрит. Кристиан, возможно, еще бодрствует, но вряд ли покажется из своих покоев в ближайшие несколько дней.
Слабый огонек лампы отражался в золоченых рамах картин, висевших в галерее. Сквозь высокие окна, расположенные на противоположной стене, струился лунный свет. Эллиот задержался перед двумя портретами.
Художник воспользовался одним и тем же фоном для обеих фигур, и казалось, одна картина плавно перетекает в другую. Приятно было видеть родителей вот так, вместе, словно две половинки одного целого, пусть даже это кажущееся единство было фальшивым. Эллиот мог по пальцам пересчитать случаи, когда родители оказывались вместе в одной комнате.
«Я не намерен покидать этот мир, оставшись в твоих глазах чудовищем, каким она меня изображала».
В этом отец ошибался. За исключением единственного случая, когда мать не сдержала эмоций, она никогда не говорила об отчуждении, существовавшем между супругами, или его причинах. Она вообще редко разговаривала в те долгие часы, которые Эллиот провел с ней в библиотеке в Эйлсбери.
Он привык бояться маркиза и без материнской помощи. И в то же время испытывал восторг, когда отец уделял ему внимание.
Эллиот двинулся дальше, по направлению к библиотеке, размышляя о единственном разговоре, который состоялся у него с отцом. В тот день он узнал правду о человеческих страстях и гордости, о душевных муках и законах, недоступных детскому пониманию, которые правят миром.
К концу разговора он перестал бояться маркиза. После всех этих откровений он впервые в жизни почувствовал себя сыном собственного отца.
Опустив лампу, Эллиот прошелся вдоль угловой полки, вглядываясь в кожаные корешки. После смерти матери он перевез сюда книги, которые она читала во время своего изгнания в Эйлсбери.
Он и сам не понимал, что побудило его перевезти ее книги в Лондон. Возможно, ему хотелось, чтобы ее частичка вернулась туда, где обитало все семейство. А может, это был порыв, охвативший его задолго до памятного разговора с отцом, мятежная попытка положить конец отчуждению, которому она подвергалась.
Никто так и не заметил появления сотен томов. Здесь, внизу, царил полумрак, и пестрые переплеты, выпадавшие из общего стиля библиотеки, не бросались в глаза.
Впрочем, некоторые из книг вообще не имели переплетов. Эллиот прошелся пальцем по брошюрам, воткнутым между более солидными томами. Это были памфлеты, принадлежавшие его матери. Эллиот вытащил стопку брошюр и разложил их на полу.
Посветив лампой, он сразу увидел ту, которую искал. Это был довольно радикальный памфлет, направленный против института брака, написанный лет тридцать назад известным «синим чулком». В полном соответствии со своими убеждениями эта особа даже отказалась выйти замуж за своего постоянного любовника Ричарда Друри, когда обнаружила, что ждет ребенка.
Эллиот взял памфлет и подошел к полке, где Истербрук хранил свои последние приобретения. Ему не понадобилось много времени, чтобы найти исследование по мифологии, еще хранившее запах новой кожи.
Прихватив обе книги, Эллиот вернулся в свою комнату и принялся за чтение, чтобы подготовиться к встрече с Федрой Блэр.
Глава 2
– Синьора, с какой стати я должна платить за эти комнаты, если вообще не желаю здесь жить? – поинтересовалась Федра на смеси латыни с немногими итальянскими словами, которые она успела выучить. Она надеялась, что интонация передает ее возмущение претензиями синьоры Сирилло, которое она не могла выразить словами.
В ответ хозяйка гостиницы разразилась длинной тирадой, произнесенной не менее негодующим тоном. Ей нет дела до того, заявила она, что Федра остается в этих комнатах против собственной воли. И ей не нравится, когда напротив ее скромной, но респектабельной гостиницы торчит королевский стражник. Она ничего не требует, кроме законной платы с учетом компенсации за беспокойство, доставленное другим гостям присутствием стражника.
Подавив соблазн предложить итальянке отослать счет королю, Федра отправилась в спальню за деньгами.
Она совершила ошибку, задержавшись в этом городе, прежде чем отправиться к руинам. Если ее заключение затянется, у нее не останется денег на обратный путь в Англию, не говоря уже о том, чтобы продолжить расследование, которое привело ее сюда. Предполагалось, что путешествие будет коротким. Она не туристка, приехала сюда с определенной целью, бросив срочные дела.
Когда синьора Сирилло, получив деньги за очередную неделю, отбыла, Федра вернулась к своему багажу. Порывшись в саквояже, она вытащила черную шаль и развязала узел на одном из концов, высвободив спрятанный внутри предмет.
На колени ей упала крупная камея. Изысканно вырезанные фигурки, перламутрово-белые на темно-красном фоне, изображали мифологическую сцену в виде Бахуса и его свиты.
Эта камея досталась ей в наследство от матери и была упомянута в приписке к завещанию, сделанной материнской рукой: «Чтобы обеспечить будущее моей дочери, я оставляю ей свою единственную драгоценность, агатовую камею, найденную в руинах Помпеи».
За шесть лет, прошедших после смерти матери, Федра ни разу не задумалась об этой приписке. Она дорожила камеей как памятью о незаурядной и блестящей личности, какой была Артемис Блэр. Конечно, ценность камеи давала ей уверенность в финансовом благополучии, но она надеялась, что не придется продавать вещь, дорогую ее сердцу. Однако теперь фраза, выведенная изящным почерком, вызывала вопросы и требовала ответов.
Водворив камею на прежнее место, Федра убрала шаль, вернулась в гостиную и распахнула ставни на высоком окне, обращенном на запад. Вдали расстилался залив, казавшийся необыкновенно синим, а еще дальше, в туманной дымке, виднелся остров.
Пропитанный солью ветерок подхватил пряди ее волос. Вместе с ним в комнату проник голос стражника. Федра высунулась в окно, заинтригованная, с кем это он разговаривает.
