повод-то и вправду печальный. — Только, покорнейше прошу простить, хорошо бы, вы скорее управились. Посыльного ко мне отправить хоть сегодня на ночь глядя можно, — обозначил издатель сроки.
Мне оставалось лишь пообещать, что сегодня сделаю, Смирнов самым почтительным образом меня поблагодарил, на том и закончили.
Уже сообразив, как мне переиначить запланированные на сегодня дела, и устроившись за столом с бумагой, пером и чернильницей, я вдруг понял, что не помню, говорил ли когда-либо со Смирновым о своей учёбе в Мюнхене, знакомстве с Левенгауптом и прочих моих делах в Баварии. Напрягая разум и так, и этак, вспомнить всё равно не смог. А поскольку до сего дня поводов жаловаться на память у меня не имелось, выходило, что ни о чём подобном с Иваном Фёдоровичем разговоров не было. Но откуда тогда господину Смирнову известны такие подробности моей биографии? Само по себе оно и не страшно, выйдет завтра газета с некрологом и о моём знакомстве с Левенгауптом узнают многие, и узнавание это поспособствует моей же пользе, но Смирнов-то знает уже сейчас! Выглядеть, пусть даже только в своих же глазах, параноиком вовсе не хотелось, но прояснить источники столь обширных познаний издателя желание появилось, и весьма большое. Придётся опять к дяде Андрею обращаться, он если сам и не знает, уж точно подскажет, у кого спросить, а заодно очень убедительно попросит знающих людей быть со мною откровенными. И ещё: если, как сказал Смирнов, Левенгаупт умер вчера, то в мюнхенских газетах известие напечатали сегодня утром, то есть за пару часов до того, как Иван Фёдорович мне позвонил. Хм, с той скоростью прохождения информации, к которой я успел за эти десять лет привыкнуть, такое как-то не особо вязалось. Кажется, очень и очень многого я о человеке, выпустившем в свет мои сочинения, не знаю…
Чтобы выразить свою признательность мудрому учителю, поделиться охватившей меня скорбью и поведать будущим читателям, сколь огромный вклад внёс Левенгаупт в современное понимание магии и сколь много мировая наука потеряла с его уходом в мир иной, мне хватило чуть более полутора часов. Ещё столько же я провёл с Варварушкой, чтобы как-то отвлечься от грустных мыслей. И не просто так провёл, а половину этого времени мы с супругою и бояричем Андреем Алексеевичем Левским погуляли по двору.
…Я осчастливил этот мир созданием более-менее нормальной детской коляски ещё когда родился сын у Василия с Анной. Вообще, тут нечто подобное имелось, но когда я это убожество впервые увидел, мне чуть плохо не стало. Ладно бы, речь шла только о массивной деревянной конструкции, крайне тяжёлой и неудобной для перекатывания, но в этой коляске ребёнка можно возить исключительно в сидячем положении, то есть для младенцев она не подходит вообще! Нет, я, конечно, понимаю, алюминиевого проката тут нет, с прочими лёгкими материалами из бывшего моего мира тоже полное отсутствие всякого присутствия, но даже на местной ресурсной базе моему домашнему мастеру Никите Пашкову и отцовскому умельцу Пахому Загладину удалось под моим мудрым руководством сделать нечто похожее на коляски из прошлой моей жизни. Плетёная люлька, складной кожаный верх, подвеска на ремённых петлях, колёса с литыми каучуковыми шинами — всё это позволяло катить коляску в одно лицо, хотя, конечно, переносить её по лестнице слугам приходилось вдвоём. Но я же умный и предусмотрительный, поэтому пандусы приделать к уличным лестницам велел ещё в ходе перестройки дома. Коляска, изготовленная для первенца Юрия и Александры Азарьевых, стала ещё более совершенной, но привилегию я оформил уже на третий, доведённый почти что до ума, образец, который мы с Варенькой сейчас и катали по расчищенному от снега двору. Упускать из своих рук обещавшее неплохие доходы дело было бы глупо, и мы с отцом и братом решили, что заводик по выделке колясок отдадим в руки Пахома. Он уже не молод, и самому работать ему не так легко, а так и ему будет доходное дело, и мне денежка капать станет, и всему роду Левских в пользу пойдёт. Пахом, пусть и не член семьи, человек для нас однозначно свой, денег на открытие дела мы ему дадим, потом вернёт, когда разбогатеет, с головой у него всё так же хорошо, как и с руками, так что появится скоро в Москве купец третьей тысячи и заводчик Пахом Еремеевич Загладин.
Общение с женой и сыном, пусть Андрюшенька по большей части сладко спал в коляске, вернуло меня к нормальному душевному состоянию, и возвратившись в кабинет, я уже спокойно и деловито перечитал отлежавшийся текст, внёс в него небольшие правки и отдал секретарю, велев переписать набело и отправить с посыльным Смирнову, да дать посыльному для скорости денег на извозчика. Потом мы с Варей отобедали, и я отправился к дяде Андрею.
— Странно, Алексей, что ты этого не знал, — мягко попенял мне дядя, — но господин Смирнов не только книги печатает да газеты с журналами. Лет восемь тому назад открыл он Русское телеграфное агентство. Его агенты сидят и по всему Царству Русскому, и во всех странах, куда телеграф проложен, и присылают оттуда свежие новости. Он эти новости и в своих газетах печатает, и другим нашим газетчикам продаёт.
— Я, дядя Андрей, восемь лет назад вообще-то в Мюнхене обретался, — напомнил я.
— Обретался, — согласился дядя. — Да только сейчас-то ты не в Мюнхене, и со Смирновым видишься часто, мог бы и знать.
Мне оставалось виновато развести руками. Что же, вопрос о скорости, с которой к Смирнову поступило известие из Мюнхена, дядя закрыл, но вот откуда всё-таки Смирнов знал те подробности моей жизни, о коих у меня с ним разговора не было, оставалось пока непрояснённым.
— Ну, Алексей, что ты в Мюнхене учился, то ни для кого в свете не секрет, — дядя даже плечами пожал, не желая принимать такую мою непонятливость. — Пусть Иван Фёдорович и не дворянин даже, человек он в Москве всё не последний, так что тоже слышать мог. Впрочем, университет университетом, а что ты с Левенгауптом личное знакомство водил, а не просто на лекциях его штаны просиживал, это уже мало кто знает… Я пока что ума не приложу, у кого бы поспрашивать, но постараюсь. Да, постараюсь и как только что-то разузнаю, сразу тебя извещу, — задумчиво закончил он.
Такой подход понравился мне уже больше. Мы ещё поговорили с дядей о моих заводских делах, о наших делах оружейных, выпили по чарочке да
