не могу решить, — жалуется Мелани, когда мы наконец садимся, — выходить мне замуж в традиционном белом платье с большим красным цветком на шлейфе, или в более скромном розовом, без всяких излишеств. Я отложила до понедельника и то, и другое. Может, стоит показать их Грейсону?
Как только в толпе воцаряется благоговейная тишина, она тоже замолкает. Яркий луч света сверху сужается и фиксируется прямо в центре сцены. Против моей воли сердце начинает биться чаще. В ярости я медленно вдыхаю через нос, задерживаю дыхание на пять секунд и так же медленно выдыхаю — этому я научилась на занятиях по управлению гневом.
Свет продолжает фокусироваться в центре пустой сцены, а на заднем плане начинают играть скрипки. Как раз в тот момент, когда скрипки, кажется, берут под контроль ритм вашего дыхания, к ним присоединяются барабаны, чтобы полностью завладеть вашим сердцем. Тьфу ты господи, ублюдки. Музыка будто овладевает мной. Нарастает, нарастает и нарастает до оглушительного крещендо, и тут неожиданно свет гаснет.
Опускается полная темнота, и из толпы вырываются непроизвольные вздохи.
И из темноты появляется он.
Я знаю, что это Маккенна Джонс.
Это его пижонская походка. Его разворот плеч, его узкие бёдра, длинные, мощные, мускулистые ноги. Руки висят по швам, микрофон прикреплён к уху и незаметно обвит вокруг квадратной челюсти. Он приближается к публике и к нам. Грудь обнажена. На нём чёрные кожаные брюки. А волосы сегодня цвета яркой фуксии, колючками торчат в разные стороны. Такой цвет на фоне его загорелой кожи выглядит шокирующе. Гладкие мышцы торса блестят, как и чёткие кубики его пресса.
При свете луны отчётливо видны контуры высокой фигуры Маккенны, и он так горяч, что, кажется, моя одежда уже высохла. Я пытаюсь найти в его внешности что-то, что могло бы вызвать ненависть, но ничего не нахожу. Я даже не могу сказать, что ненавижу эти всполохи в его глазах, которые кричат: «Я плохой парень, плохой парень, чёртов плохой парень, и я разрушу на хрен твою жизнь».
Мне это нравилось.
Раньше мне так сильно это нравилось.
Пока он на самом деле не сделал то, что делают плохие мальчики, и оказалось, что его роль плохиша была наименее весёлой из всего, с чем я сталкивалась в своей жизни.
Над ним мерцает тусклый свет. На заднем плане начинает играть музыка. Свет постепенно становится ярче, и тогда он срывает с головы розовый парик и швыряет его в сторону трибун, крича при этом: «Привет, чёртов Сиэтл!»
Сиэтл кричит в ответ. Группа девушек пытается запрыгнуть из партера на сцену, сражаясь, как дикие кошки, за парик, который только что бросил Маккенна, а он, глядя на это, возмутительно сексуально и довольно ухмыляется.
Я не смотрю на кошачью драку, я смотрю на него. Грёбаный мудак, который даже не заслуживает того, чтобы жить, не говоря уже о том, чтобы так охренительно выглядеть. Трудно не заметить короткую сексуальную стрижку, которая ему очень идёт. От этого ещё больше обращают на себя внимание его губы и нос, и глаза… Парень не просто горяч — он как взрыв сверхновой. У него полные, красивые губы и прямой нос, с трепещущими при каждом вдохе ноздрями, а ещё его улыбка, которая злит меня настолько, что я готова метать гром и молнии. Маккенна одаривает всех этой улыбкой, а меня скручивают внутри узлом обида и боль от его предательства.
— Похоже, сегодня вечером у нас собралась боевая компания. Здорово. Отлично, — рокочет он, расхаживая по сцене из стороны в сторону и оглядывая толпу. Мы с Мэл сидим так близко, что ему достаточно только посмотреть вниз, чтобы меня заметить. Но он слишком самовлюблён и всемогущ, чтобы смотреть вниз, и мне ничего не остаётся, как продолжать смотреть вверх, даже если я больше не могу видеть его лица из-за выпирающего члена.
Клянусь, у меня так давно не было секса, что я, наверное, заново стала девственницей. Я даже не могу вспомнить, как это — чувствовать себя хорошо. Я не хочу этого. Мне, чёрт возьми, нравится чувствовать себя плохо. И вот сейчас я поднимаю глаза, вижу его, и воспоминание о его большом, толстом члене проникает в меня и охватывает всё тело.
Мне не нравится тревожная неуверенность, которую у меня вызывают эти воспоминания. Очень не нравится.
Маккенна обводит толпу одним долгим-долгим взглядом.
— Хотите послушать музыку сегодня вечером, да?! — спрашивает он толпу тихим голосом, таким интимным, как будто шепчет каждому из присутствующих.
— КЕННА! — всхлипывают и задыхаются от рыданий сидящие рядом женщины.
— Тогда вперёд! — Маккенна поднимает сжатую в кулак руку вверх, и на заднем фоне раздаётся барабанный бой. Он начинает высоко вскидывать кулак, барабан поддерживает его ритм. Затем раскачивает бёдрами, поднимает голову к затянутому облаками небу, и из глубины его горла вырываются протяжные вибрирующие ноты, которые звучат как… секс.
Группа продолжает играть, музыка набирает силу. Медленная и мелодичная вначале она постепенно наращивает темп и превращается во что-то бурлящее и безумное. К тому моменту, когда ритм становится абсолютно диким, на сцену внезапно выбегают двое мужчин и ударяют по струнам электрогитар под взрыв огней, имитирующих фейерверк. Мой пульс подскакивает куда-то в стратосферу. Это два других ведущих участника — Джакс и Лексингтон Ворбаксы. Золотые мальчики и однояйцевые близнецы. Их первое выступление финансировал собственный отец, и теперь трём солистам ни от кого ничего не нужно.
Маккенна начинает петь низким, хриплым и чертовски сексуальным голосом. Ненавижу его. Его пластичное мускулистое тело. Ненавижу за то, что он просто источает тестостерон. За то, как к трём мужчинам на сцене присоединяются танцовщицы, одетые в строгие чёрно-белые мужские костюмы. Ненавижу даже то, как они срывают с себя костюмы, обнажая выкрашенную в чёрный цвет кожу, благодаря чему они выглядят гладкими и блестящими, как пантеры.
Мелани в полном восторге и разинув рот смотрит во все глаза на сцену. Клянусь, на возбуждающую, первобытную и животную манеру троих мужчин двигаться на сцене стоит посмотреть; они с пренебрежением относятся к своему виду, но благоговеют перед своей музыкой.
Моё тело в смятении. В течение долгих лет я намеренно не интересовалась музыкой. Главным образом для того, чтобы избежать даже случайной, по ошибке, возможности услышать любые его песни. Но теперь голос Маккенны звучит из каждого хренова динамика. И отзывается эхом в моих костях, пробуждая внутри какую-то странную боль и взваливая на плечи дополнительный груз гнева.
Концерт продолжается, и это какая-то изысканная пытка. Группа продлевает не только мои муки ожидания, но и всех присутствующих,
