выбор, но я заранее прошу у вас прощения за возможные огрехи… Повариха и одна горничная вынуждены были остаться на Корфу, и кухней занимается лично мадам Ауслендер. Приготовить на гриле, разумеется?
– Да не важно… Можно и на гриле.
Он взглянул на меня с сомнением:
– Вино? «Гуменисса Бутари», к примеру?
– Нет, спасибо, не пью, – напомнил я.
Он выразил свое неодобрение чуть заметной гримаской и золотой искоркой во рту. По его невысказанному средиземноморскому мнению, есть рыбу без вина – это профанация. Но я, как говорится, слишком близко увидел волчьи уши и потому вот уже пять лет не употребляю крепких напитков. И слабых тоже. Никаких не употребляю.
– На десерт могу предложить пирожные с черной малиной. Очень ароматная, местный сорт.
– Учту. Спасибо.
Жерар отошел к другому столу. Если я чем-то горд по-настоящему и даже больше, чем орденом Британской империи, который ни разу не прикалывал к лацкану, – королева Елизавета в золотые годы девичества была моей пламенной поклонницей, – так это своим умением общаться с теми, кого называют «обслуживающий персонал». От младых ногтей я усвоил, что именно они решают возникающие проблемы, а их добрая или злая воля зависит от того, какое мнение они составят о тебе. Обе войны, которые я повидал на своем долгом веку, – первая была беспокойней второй, потому что я провел ее во фламандской грязи вместе с Ронни Колманом, Гербертом Маршаллом[9] и еще кое с кем из старых друзей, – окончательно укрепили во мне убеждение, подтвержденное опытом кино: исход сражения и съемки решают не генералы, а сержанты, то бишь студийные осветители, плотники, гримеры – называю не всех.
Я наблюдал за Жераром, что не мешало мне заниматься закусками – черные маслины, свежий сыр, тушенный в вине осьминог: мадам Ауслендер была отличная стряпуха. Глаз радовался при виде того, с какой элегантной непринужденностью Жерар – серьезный, профессионально внимательный ко всему – переходит от столика к столику, откупоривает бутылки, зорко следит за действиями молодых официантов Эвангелии и Спироса.
Вот как раз в этот миг открылась стеклянная дверь из вестибюля, и в ресторан вошел представительный господин.
– О-о, господин Фокса́! – заметив его, воскликнул Жерар.
И, поблескивая золотым зубом, устремился ему навстречу через весь зал, подвел к столику неподалеку от моего. Новоприбывший был хорош собой и не старше сорока. Вчера за ужином я издали видел его. Сейчас на нем были темно-синий блейзер, клетчатая рубашка без галстука и фланелевые брюки. Я разглядывал его, стараясь, чтобы это было незаметно, покуда приятный аромат рыбы не заставил меня повернуть голову. Официантка Эвангелия всегда двигалась бесшумно, как кошка.
– Ваша дорада, сэр.
– Ах да!.. Спасибо.
Некоторое время я сосредоточенно орудовал вилкой и ножом – терпеть не могу лопаточку для рыбы, – наслаждаясь блюдом и стаканом холодной воды. Потом стал оглядывать других посетителей. Этим я и был занят, когда появилась еще одна дама, – ей было за тридцать, причем мыс Горн, откуда путь ведет к «под сорок», она уже обогнула; типичная туристка, каких то и дело заносит на греческие острова. Легкое платье на лямочках открывало загорелые плечи, широкополую соломенную шляпу с красной лентой она держала в руке. Очень светлая блондинка… красивые ноги… глаза не то серые, не то голубые – издали не разглядеть. Красавицей ее не назовешь, но для англичанки вполне хороша.
Она села за стол, к которому ее проводил заботливый Жерар, но при этом вела себя как-то нерешительно и оглядывалась по сторонам. Ее словно что-то беспокоило. Вот обменялась с официантом несколькими словами, которых я не расслышал, – он покачал головой. Вот снова принялась растерянно оглядываться, а потом уставилась на дверь, как будто ждала чьего-то появления. Я пришел к выводу, что ждет она свою спутницу в путешествии, женщину такого же типа и рода, как она сама. Наверно, снимают один номер на двоих, продолжил я свои умозаключения, и накануне я их уже видел.
Кофе я попросил подать на террасу, отложил салфетку, поднялся и пересек зал по направлению к стеклянной двери. Проходя мимо столов, я ни с кем не встречался глазами, но боковым зрением ловил на себе взгляды всех присутствующих. Как человек, привычный к интересу публики – несколько ослабевшему в последнее время, как уже было сказано, – я отвечал легкими поклонами.
Вид с террасы открывался волшебный и вполне оправдывал местоположение отеля. Старинная вилла была выстроена, вернее, вписана в невероятный пейзаж: руины греческого храма на вершине холма, густо заросшего по склону кипарисами и кедрами; спускающийся к берегу сад олив, мимоз и бугенвиллей; а за морем, которое солнце и ветер превратили в кобальтово-синее лезвие, покрытое белопенными барашками волн, отчетливо, несмотря на расстояние, видны далекие горы Албании и уступы берега Корфу.
Эвангелия принесла мне кофе по-восточному, очень турецкий кофе. Достав из кармана жестяную коробочку маленьких сигар «Пантер», я прикурил от золотой зажигалки «Дюпон», подаренной Марлен Дитрих на съемках «Шпионки и пройдохи», во время которых у нас с ней было кое-что помимо пленки и слов. Террасу защищал от солнца полотняный навес, из-за полнейшего безветрия свисавший совершенно неподвижно. Кофе, столь же густой, сколь и гадкий, обжег мне губы и язык. И я отставил чашку, чтобы он немного остыл.
Прочие посетители последовали моему примеру и тоже вышли на террасу. Германовидная чета – вскоре я узнал, что они в самом деле немцы и зовут их Ганс и Рената Клеммер, – прошла мимо меня и заняла столик возле лестницы из белого камня в тени раскидистой магнолии и мраморной Венеры, чью бесстыжую наготу слегка прикрывал вьюнок. Сзади, спрятанный в кустах мимозы, стоял бензиновый генератор, который днем и отчасти ночью снабжал отель электричеством.
Я почувствовал чье-то присутствие и поднял голову. Рядом стоял тот, кого Жерар назвал господином Фокса.
– Вы, наверно, устали от докучных поклонников, – сказал он с учтивой улыбкой.
Он хорошо говорил по-английски, хоть и с испанским акцентом. Я любезно покачал головой и показал на свободный стул.
– Не хочется быть назойливым, – сказал он, чуть поколебавшись.
– Да ну что вы… Прошу вас… Присядьте.
– Франсиско Фокса, – представился он. – Или просто Пако. Все зовут меня так.
Тут я смог убедиться, что руку он пожимает крепко и, можно сказать, без задних мыслей. Мой новый знакомец был смуглым, но не от природы, а от загара, и благодаря черным, слегка волнистым волосам вполне годился на амплуа героя-любовника. И вид у него был человека, превосходно умеющего отличать самбу от мамбы. Он очень походил на Клиффа Робертсона, восходящую звезду Голливуда.
Он расположился в плетеном кресле, а подошедшей Эвангелии заказал коньяк.
– Не желаете?
– Не сейчас, – отказался я. – Спасибо.
Вытащил свою жестянку с сигарами, предложил ему, а он взял лежавшие на столе спички, поднес мне огня, и мы стали курить и болтать о пустяках, он – прихлебывая коньяк, я – просто так. И довольно долго. Засмеявшись – смех у него оказался благозвучным, – он сказал, как ему приятно слушать мой голос «с безупречным, настоящим британским выговором», голос, столько раз доносившийся до него с экрана и произносивший нечто вроде: «Дичь поднята, Ватсон!»[10] или «Вам известно, что потеря всего лишь трех литров крови означает смерть?».
Я польщенно поклонился. Утешительно, когда помнят такое.
– Вы уж простите, что я так смотрю на вас, – извинился он, – но сидеть напротив вас – это настоящее чудо. Само собой, фильмы о Шерлоке Холмсе были моими любимыми… Сколько всего было снято?
– Пятнадцать.
– Господи, да я, кажется, видел все. Неудивительно, что, воображая себе великого сыщика, мы видим ваше лицо.
Теперь уже я рассмеялся.
– Как видите… – тут я провел пальцами по лицу, – ваш сыщик состарился. После «Собаки Баскервилей» я его уже не играл, а было это лет десять назад. Теперь я редко выхожу на съемочную площадку или на театральные подмостки. Экранизации детективов больше не привлекают публику. Ей теперь подавай автомобильные погони, перестрелки, потрясения, зрелищность… Теперь ценится умение не элегантно закуривать сигару, а ловко выхватывать револьвер. А я по этой части слабоват.
Фокса участливо покивал:
– Я видел
