хоть прочен, но порочен.
А в целом все, сказать короче,
Светлее дня, темнее ночи».
Стоит растерянный поэт
И думой озабочен:
Который правильней ответ?..
Ответ весьма не точен.
А. ГОЛОВИН,
учитель
МЕСТА ЗНАКОМЫЕ
(Отрывок из поэмы)
Повержен враг. Последние патроны
Еще хранят наш гнев в железных дисках.
Победу закаленными руками
Мы принесли, как солнце, в дом родимый.
Тропинка вьется возле гор к поселку,
Изгибом каждым, каждым поворотом
Стремительно несет меня домой.
А поезд мой уже гудит далеко:
— Везу! Везу-у! — Летит между хребтами.
Наверно, слышат матери и жены,
Наверно, слышат вдовы и сироты,
Что с битвы возвращаются солдаты.
Уже миную первые бараки
С железным турником между берез,
Пересекаю улицу и площадь
Возле домов в строительных лесах —
Здесь, помнится мне, были огороды —
Гудят трехтонки под тяжелым грузом,
Трещат по тротуарам самокаты
И обручи звенят. Бегут мальчишки,
Свое босое детство обгоняя.
Идут мужчины, женщины с работы.
И девушки веселою толпой,
Несут на куртках радужные пятна
И пыль от кирпича на сапогах…
Быть может, я ошибся?
Иду другою улицей? А может,
И городом другим? Или мне снятся
Родные незнакомые места?
— Товарищ! — за спиною мягкий голос. —
Вы ищете кого-то? Вы не здешний?
Я обернулся: девушка в косынке,
В рабочих сапогах, в комбинезоне,
И золотые волосы спустились
На щеку тонкою волнистой прядью.
А смотрит удивленно и смущенно
В лицо мое, как будто обозналась,
И хочет улыбнуться и не может…
И я, как будто голоса лишился,
Хочу сказать: «Да ты ли? Здравствуй, Галя!»
Но молча лишь протягиваю руки
И, радостный, ее сжимаю пальцы,
Немного огрубевшие в работе
И крепкие упрямой юной силой.
— Какая ты другая стала, Галя! —
Я говорю. Хотел сказать: «красива!»
Хотел спросить: «Чего ты не писала?»
А сколько я ночей и дней солдатских
Об этой встрече неустанно думал,
Твою улыбку, и слова, и голос
Я в сердце нес, как песни о разлуке,
А как был рад тревожным давним письмам;
Я их читал товарищам в окопах,
И знали все во взводе минометном,
Что ты хорошим каменщиком стала…
Как много я хотел сказать при встрече,
А выговорил только: — Как вы жили?!
А Галя удивленно и тревожно
В глаза мне смотрит, все еще не веря,
Что я пришел, что я стою с ней рядом…
Блестит слеза… От радости ль так горько?
А губы шепчут: — Как же ты пришел?
Ведь ты погиб, из боя не вернулся
Еще под Сталинградом. Мне писали…
Вдруг как-то резко повернулась к дому,
Где у подъезда в золотом песке
Играют малыши, кричат, смеются…
Один «трехтонку» нагрузил и тянет,
Везет на «стройку» карапуз трехлетний,
Запнулся вдруг, упал, хотел заплакать,
Ручонки быстро о штанишки вытер,
На нас взглянул и бросился стремглав
С веселым криком: — Мама! Мама!
— Сын мой!..
От сердца что-то вдруг оторвалось,
Погасло что-то…
На бегу схватила
И закружила на ветру, целуя…
— Сынок, знакомься! Это дядя Коля!
— Как звать тебя?
— Сер-реза Саповалов!
— Сережа? Шаповалов? Славкин сын?
А где ж отец твой? Где же Славка, Галя?
— Он институт закончил. Ждем, приедет
К нам на завод. Тогда поеду я!
— Учиться?
— Да!
— И я поеду, мама!..
— Сереженька, поедешь! — все смеемся…
Но как мне горько слышать смех счастливый
Моей любимой. А она с задором
С таким же, как когда-то, вспоминала:
— Ты не забыл, как мы втроем мечтали?
Хотел учить ты в школе ребятишек,
А я дворец для них решила строить,
А Славка мрамор для дворца искать…
Он от Донца с протезами вернулся… —
И улыбнулась. Как глаза сверкнули,
Печальны чуть… А сколько в них заботы
И нежности…
Сережка неустанно
К погонам и ремням ручонки тянет…
Я на руках держу чужого сына,
Он напевает что-то, как бубенчик,
Обнял меня за шею крепко-крепко
Ручонками горячими своими
И вдруг припал к шинели и притих,
Услышал будто сердца стук под нею…
А рядом — мать… И встречные подолгу
На нас глазами ласковыми смотрят…
А Галя чуть руки моей коснулась,
На сына взглянет, будто бы впервые,
То на меня… Вдруг что-то дорогое,
Бесценное — не выразить словами —
Ресницами в глазах своих прикрыла…
И вновь не та: не Галка, не девчонка,
Не та, что нас везде сопровождала —
Меня и Славку — так светло смотрела
На нас обоих. Только что случилось?
А письма первые?! Но… Я убит на фронте…
Сказать ли ей? Ведь все, что пережито,
Всё ею переполнено… Давно ли?
Да не вчера ли детство отшумело,
В боях с врагом отгрохотала юность…
А сердце охватила мертвой хваткой
Любовь к единственной и не моей.
И снова я иду один к баракам,
Что чуть видны из-за густых берез,
Там, где пересекаются дороги.
Как будто вижу: мать у перекрестка
В фуфайке старой, клетчатом платке
Осматривает встречные машины
С щебнем, тесом или кирпичом,
Не едет ли с трехтонкою попутной
С вокзала сын в шинели фронтовой.
Я знаю, как она всплеснет руками,
Навстречу выбежит, меня увидев…
Отец молчком в объятья грузно стиснет,
Вдруг оттолкнет, чтоб видеть, вновь обнимет:
— Ну, молодец, сынок, — и прослезится…
…Я будто вижу давний наш поселок,
Дощатые и длинные бараки,
На них знамена первых пятилеток,
Призывы на полотнищах, плакаты.
