Они знали, что пауки могут ловить насекомых, а еще — что они очень изобретательны в своей жестокости. Они представляли себе агонию жертв пауков, но им никогда не приходило в голову, что добычу можно освободить, и вовсе не из какого-то садизма, а потому, что дети не чувствовали себя вправе вмешиваться в природное равновесие, хотя всерьез об этом не размышляли. Бабушка же рассказывала о совершенно другом пауке, еще более безжалостном, как она утверждала. Она со всей серьезностью объясняла, что паутину, которая опутывает станцию, беспрерывно плетет этот самый паук.
На каждой стене ТЭЦ до самой крыши были грязные окна, очень похожие на паучьи глаза. На глаза паука, которого питали воды реки. Эти глаза наблюдали за обывателями, горели ярким светом, и люди уже без этого света не могли, он делал их не такими дикими, но кое в чем порабощал. Паук никогда не покидал ТЭЦ, но когда ребята пробегали поблизости от станции, то слышали, как внутри что-то шумит, и представляли, что это паук плетет свою черную паутину, чтобы захватить новые территории, и дети переглядывались кто из них в конце концов отважится и первым проберется внутрь?
Когда-то дедушка Эли каждый день заходил на ТЭЦ с жестяным ведром в руках. Он по-своему кормил черную вдову, чтобы она продолжала плести из своего разбухшего, воспаленного живота паутину, чтобы продолжала плести свои мечты о захвате мест намного более далеких, чем долина. Позднее наступит черед Мартина, отца ребятишек, взять на себя эту благородную задачу, когда с дедушкой произойдет несчастный случай. Ну а потом все завертится очень быстро. Бабушка умрет, так и не рассказав мальчишкам, чем закончилось дело. Они узнают об этом довольно скоро, о конце истории. Им этого будет не избежать. Ну а пока они питали воображение, мечтая о завоеваниях. Они так и не решились спросить отца или мать, да и других людей, которых они видели выходящими из ТЭЦ, сгорбленных, уставших, как будто те оставили там часть себя, как будто ими и питалось чудовище, а совсем не твердой пищей, питалось, а потом отрыгивало этих утомленных людей, и они молча возвращались домой.
Так и жили люди из долины: вечные дети, которые слишком долго ждали разгадки тайны, так они и умирали, слишком слабые для того, чтобы открыть дверь в нору чудовища, будто бы они не были этого достойны, не были достойны даже того, чтобы им сказали спасибо за работу, у них ничего не осталось, и смысл их существования оплела паутина, огромные размеры которой впечатляли детское воображение, ведь они так и не перестали быть детьми, хотя и стали ограниченными взрослыми людьми.
На самом деле послушные люди, которые населяли этот уголок мира, становились пленниками паутины, как только появлялись на свет. И может, худшее в этом было то, что из поколения в поколение передавалась вызывающая жалость гордость; люди гордились, что живут в лапах этого чудовища, жертвенность придавала их жизни смысл. Никто и не думал переезжать, потому что считалось, что лучшего места для жизни нет. Никто бы не смог ответить, сколько времени это уже продолжалось. Люди исчезали, их заменяла свежая плоть, и новые поколения были рады подчиниться незыблемому закону, жить как в коконе, они уже были мертвы, как только появлялись из материнской утробы, жить лучше они и не надеялись, чтобы потом не наступило разочарование. По крайней мере, разочарование от той судьбы, что была обещана им всем, без исключения, без различия расы или пола. Судьбы, сплетенной из одной и той же нити.
В городе иллюзий было не больше, чем в остальных местах в долине. Каждое поколение жертвовало поколением следующим, возлагая его на алтарь паучьего бога, потому что предложить детям лучшую жизнь считалось настоящим предательством по отношению к чудовищу. Единственным, что хотели взрослые, было продолжение жизни, передача новому поколению чувства подчинения и страха, убийство любой детской мечты. Главное, никогда не верить в свои мечты, даже не уважать их, а то будет горько проигрывать. Надо смириться с поражением еще до самого сражения. Если отказаться от боя, то ничего плохого уже не случится. Но все-таки для большинства детей кое-какой свет был, был, даже для ребят из самых ужасных семей; был, когда они сидели у реки и пытались понять ее язык, ее тайну. Но потом они вырастали и видели в реке лишь жидкость, она укачивала на своих волнах их души, колыхала их, как водоросли у камней. А если они и пробуждались, то было уже слишком поздно.
Весь город принадлежал хозяину паука, Джойсу. Никто не знал его возраста; так часто бывает, когда не видишь, как растут те или иные люди. Когда он приехал, в городе имелись главная улица с жалкими домишками, церковь и площадь, в центре которой бил фонтан и стояла статуя какого-то генерала, имя которого на цинковой дощечке уже было не разобрать.
Джойс явился в город в октябре, ближе к вечеру, в руке он нес небольшой кожаный чемодан, такой бывает у врачей, с металлической окантовкой и замочком с ключиком. Никто не слышал, чтобы тарахтела привезшая его машина, а вокзал тогда еще не построили. Позже рассказывали, что он приплыл на лодке, которую оставил у виадука, лодку эту больше никто никогда не использовал.
По приезде Джойс сразу отправился в самый большой дом, где находились харчевня и гостиница. В дверном проеме висел тяжелый бархатный занавес, закрывая обзор. Джойс ознакомился с размещенными на стеклянной двери расценками на номера. Потом огляделся, убедился, что за ним никто не наблюдает, подсчитал наличные, чтобы хватило заплатить за неделю вперед.
Пройдет десять лет, он сделает выгодные вложения и завладеет всем городом, а главная улица разрастется, как грибница. Каждая новая улица будет носить его имя и номер, кроме Главной улицы Джойса, Джойс-Принсипаль. Говорят, что он собственноручно стер фамилию со статуи генерала, чтобы тот не составлял ему конкуренции. Джойс захватил власть над всей долиной Гур Нуар, и ему ни разу не пришлось никому ничего объяснять, тем более то, откуда он взялся. Больше всего он гордился тем, что возвел ТЭЦ с огромными турбинами, где использовал речные воды, бившиеся о дамбу, как о лоб громадного быка.
Джойс не верил ни в каких богов. Он мыслил строительными терминами, никому не доверялся, а если заговаривал, то только для того, чтобы отдать однозначный приказ. Он жил один в шестиэтажном доме в центре города, который построил для себя. Каждый вечер спал в новой
