Ознакомительная версия. Доступно 2 страниц из 7
скале, подо мной – пропасть. Внутри всё сжалось, пальцы онемели… Не в силах преодолеть свой страх, я кое-как спустился и с завистью наблюдал, как Кешка достиг самого верха. Он перехватился за край трубы, перегнулся внутрь, постоял так и спустился обратно. Я мямлил что-то по поводу непрочности кирпичей и шаткости скоб, а он посмотрел на меня этим вот самым взглядом. И вообще Кешка выглядел так, словно вернулся из другого мира, заглянув за некую невероятную и недостижимую для человека грань. И что он там увидел – не рассказал никому. Ну а как, действительно, говорить о невыразимом словами с теми, кто не испытал того же?
У меня остался Кешкин очередной новый номер, и иногда я звонил ему (не то чтобы извиниться – убрать из души неприятный осадок), но трубку каждый раз поднимал не пойми кто: позже я узнал, что Кешка занимал комнату в коммуналке с общим телефоном. Куда подевалась родительская двушка, я даже не представлял.
Два-три раза, проявив нечеловеческое упорство, я дозванивался-таки до «блудного сына», чтобы позвать на сбор одноклассников, но Кешка всегда отказывался, и следующая наша встреча произошла уже на похоронах школьной подруги. Мы толком не поговорили, погружённые в траур – скорбные мысли, соболезнования родственникам и понимающие кивания друзьям. За весь день он произнёс всего несколько фраз – в ответ на какие-то мои банальные сентенции по поводу жизни и смерти: «Смерть – только лишь слово. Мы сыплем словами, поднимая облака застилающей смысл пыли. Но произнесённое отдельно и в точно определённый момент – слово безупречно и ясно. И слово становится силой». Я не уразумел, к чему это он, и хотя был несколько озадачен, но посчитал не к месту браться за расспросы.
Потом я снова долго не видел его, а собравшись позвонить, услышал в ответ, что Иннокентий пропал. Я не понял сначала, решив почему-то, что у него проблемы, что он, может, сорвался и ушёл в запой, или что-то вроде того, предложил помощь… Нет, он пропал в прямом смысле этого слова – исчез. Я оставил свой номер и просил сообщить, если будут вести.
От Кешки не было ни слуху ни духу уже довольно долго, больше трёх лет, наверное, и вот мне позвонили и пригласили забрать какие-то из его вещей: так и не приватизированная им комната в коммуналке ожидала нового жильца.
Я приехал, сосед открыл мне комнату и оставил на пороге одного. Странно, но я так и не знал, где Кешка работал и работал ли вообще, был ли когда-нибудь женат. Обстановка не давала подсказок, просто совершенно не позволяла ничего конкретного определить: шкаф, диван, два стула возле заваленного книгами и немытой посудой стола…
Под столом я заметил сплющенный бумажный свёрток. Освободив на полу место, я вытащил его, развернул и расстелил поровнее: склеенное из отдельных фрагментов полотно сплошь покрывали слова – где-то подчёркнутые или обведённые овалами, прямоугольниками и прочими геометрическими фигурами, где-то вымаранные частично, где-то усиленные восклицательными знаками. Слова стояли поодиночке, сбивались в группы, цеплялись друг за друга, образуя вереницы, наподобие железнодорожного состава. Они указывали друг на друга стрелками, связывались тропами пунктирных линий и виляющими дорожками сплошных – обходящими друг друга, пересекающимися, разветвляющимися и ответвляющимися от ответвлений. Несколько элементов были обведены красным и соединены между собой жирными линиями, в целом образуя похожую на кристалл структуру. По сути, найденная мной картина-паззл представляла собой нечто, похожее на подробную и запутанную карту, а ещё на «дерево жизни» – схематическое изображение появления и развития живых организмов на Земле.
Пожалуй, разобраться в этом бедламе способен был лишь учёный… или сумасшедший. Я подивился и запихнул карту обратно под стол. И продолжил осматривать утлое Кешкино жилище.
Пришпиленные прямо к обоям гравюры без рамок: миры вывернутых пространств и бесконечных лестниц… Несколько фотографий незнакомых мне людей… Хотя – вот он, тот волосатый мужик в шляпе и с трубкой, торчащей прямо из бороды… Дачный умывальник над металлическим тазом, книжные полки… Пожалуй, только лишь книги давали хоть какое-то представление о моём пусть и повзрослевшем, но так и не покинувшем детство друге, – вернее, о том, что было у него в голове: альбомы по живописи (здесь по большей части, как и среди авторов втиснутых рядом литературных произведений, царствовали мистики, символисты и сюрреалисты, оставляя, впрочем, почётное место религиозному изобразительному искусству), исследования в области семантики, несколько перемешанных томов энциклопедий символов и эзотерики, что-то связанное с психологией и психоанализом (в том же ряду приткнулось «Нейролингвистическое программирование»), а кроме того, разномастная букинистическая рвань и, как ни странно, Библия, Тора… И стопки альбомов и папок с рисунками и текстами от руки, и распиханные куда попало небольшие ворохи измятых и расправленных снова писчих листов. Я извлёк один, пробежал глазами да так и пошёл дальше по этим «беличьим кладовкам», не в силах оторваться…
«…Путь простой, путь сложный и путь правильный. Путь простой: пиши. Путь сложный: исследуй то, что пишут. Путь правильный: исследуй то, что пишут, и напиши сам… И путь идеальный: исследуй, напиши, затем постигни суть созданного тобой, разбери, избавься от лишнего и создай заново…»
«…Очевидно, что имея дело единственно со средствами художественного выражения плодов размышлений, искомой цели не достичь. Важно понять предпосылки зарождения каждой конкретной мысли, изучить закономерности работы мыслительного аппарата… более того – выявить принцип самой мыслительной деятельности… И… да, надо идти глубже, гораздо глубже! Сами истоки появления осознанности – вот до чего необходимо докопаться! А ещё лучше – проникнуть в суть истоков…»
«…Сугубо технический аспект: инструмент создания. Раскрыть себя, извлечь сердце своё и разум, тщательно изучить устройство и познать рычаги, что управляют ими, затем собрать заново и настроить, приведя инструмент создания к идеальному состоянию… и только тогда приступать…»
«…Собрать всё сотворённое вместе и сложить в последовательность – вектор. Потом отсечь высказанное – облечённое в липкую паутину слов, смыть исправленное ради логичности и законченности каждого отдельного произведения, обнажив в итоге являющуюся основой авторского вектора струну – невероятно тонкую и бесконечную. Затем струну безжалостно обжечь, спалив в дым материю животных директив, а оставшееся, почти невидимое, волоконце растворить в обезличенном ощущении грандиознейшей гармонии Вселенной. Следующий шаг – выпарить и сконденсировать незамутнённую ничем, прозрачнейшую каплю – душу всего тобой сотворённого, душу Книги…»
«…Кто из нас способен на такой самоотречённый алхимический труд? Это чертовски сложно: писательский профессионализм в стремлении создать очередное „правильное“ произведение играет в данном случае негативную роль. Впрочем, непрофессионализм – штука не лучше. Как не отступить
Ознакомительная версия. Доступно 2 страниц из 7
