плотников? Не пропадать же такому добру.
Зырянов несколько раз обошел сруб, постукивая топориком по бревнам и ощупывая пальцами ровные плотные пазы.
— Хорош будет дом, Анна. Только бы мастеров теперь сюда! Тес, конечно, понадобится для крыши и обшивки стен, стекло на окна, кирпич, с парочку тысяч штук… Не кручинься, все достанем.
Анна Анисимовна стояла у ворот избы, обняв одной рукой грызущего мятный пряник Степана. Высокая, большеглазая, она еще была пригожа в свои сорок с небольшим лет.
— Не нужно, Аристарх, ничего доставать, — отказалась Анна Анисимовна от помощи. — Начатое мужниными руками довершу как-нибудь сама. И не ходи сюда больше. Не хочу, чтобы по Марьяновке обо мне пошла худая молва. О вдове всякое могут наговорить. А мне сына надобно ро́стить. У тебя своя семья большая, заботься о ней.
— Ладно, коли так, — обиженно сказал Зырянов, направившись по тропинке вниз. — Я ведь без всякого умысла, жалеючи тебя и сына, как бывший сосед помочь хотел.
Проходили годы, а сруб на пригорке стоял в том же виде, только все гуще разливалась по бревнам синева. В Марьяновке и на станции многие просили Герасимову продать сруб, хорошую цену предлагали. Она не соглашалась. Все надеялась: подкопит денег и договорится с плотниками. Но, хотя Анна Анисимовна по-прежнему пользовалась обширной усадьбой, сбережения ее были скромные. Сын Степан уехал после десятилетки учиться в Москву, ежемесячно она высылала ему тридцать, а то и сорок рублей. Анна Анисимовна выходила на колхозную работу не каждый день, приходилось ей тратиться и на хлеб, и на сено для коровы, и на дрова. Правда, Федор Семенович Байдин, который все еще бригадирил в Марьяновке, по старой памяти давал ей лошадь и покос иногда выделял. Но тоже не задаром — за угощение. А его угощать — что бочку наполнять: в один присест выцеживал пол-литра водки и полный ковш медовухи.
Как Анна Анисимовна ни крепилась, со срубом ей пришлось расстаться.
Года три назад на Марьяновку обрушилось невиданное в здешних местах ненастье. Почти до июня на полях и в огородах лежал снег, дули пронизывающие, сшибающие с ног ветры. Едва с большими мучениями отсеялись, зарядили ливневые дожди. Шли они почти беспрерывно, сутками, и дороги стали похожи на ручьи. От холодов, избытка влаги растения не могли распустить ни корни, ни стебли. За все лето Анна Герасимова сумела набрать с вереницы грядок пару ведер огурцов для продажи — и то худосочных, с ямками и ржавыми пятнами. Картошка уродилась — одна мелочь, со всего огорода накопала ее чуть больше ста ведер. Вся она ушла на семена и на еду.
Но Степан, который к тому времени уже втянулся в столичную жизнь и вышел в старшекурсники в институте, видимо, не знал о недородах в далекой Марьяновке. Во всяком случае, об этом Анна Анисимовна ничего ему не сообщала. Почти в каждом письме домой Степан напоминал матери о дороговизне в столовых, о том, что обносился… И хотя письма всегда заканчивались бодро: «Ничего, мама, как-нибудь перетерпим», Анна Анисимовна места себе не находила от переживаний: в нужде ее единственный сын, ее гордость и утешение! Казалось ей, бредет он по Москве голодный, оборванный, одинокий, глядя в окна магазинов, и жизнь ему не мила, и учеба не идет на ум… Кидалась к сундуку, развязав платок, в котором хранила деньги, торопливо пересчитывала мятые рубли, трешки, пятерки и бежала в Марьяновку на почту.
Зимой, когда от Степана пришло очередное письмо, узелок в сундуке уже был пуст. Анна Анисимовна поспешила по мосту через Селиванку в деревню — занимать. Пошла сразу к бывшим своим соседям, Зыряновым. «Уж они-то не бедствуют, — размышляла по дороге. — Аристарх сам нонче кладовщиком, все ключи от марьяновских амбаров в его кармане бренчат. И сыновья на доходных должностях: старший, Денис, — продавцом на станции, второй, Иннокентий, — шофер автобуса в райцентре, младший, Тимошка, куриной фермой командует. Отовсюду текут денежки-то к Зыряновым».
Аристарх Зырянов стоял у ворот в дубленом полушубке, в каракулевой шапке, с красным от мороза, чисто выбритым лицом. Смотрел на подходившую Анну Анисимовну молча, с прищуром, наклонив набок голову, будто не узнавая. А прежде, бывало, сам за версту ее окликал…
— Ты чего в эдакую непогодь бродишь? — наконец полюбопытствовал Зырянов, не здороваясь. — В теплой избе сидеть надоело, кости морозца просят?
— Нужда гонит, — сказала Анна Анисимовна, обводя пристальным взглядом справное зыряновское подворье: пятистенок с верандой и под шиферной крышей, весь из сдвоенного теса крытый двор с высокими светлыми воротами, просторный сад с заснеженным табуном пчелиных ульев между кустами смородины и крыжовника…
Разбогател Аристарх Петрович. Кладовщиком в Марьяновке он работал уже лет пятнадцать. «Пошел по своей фронтовой специальности, — любил говаривать при случае. — Я там целую дивизию кормил, обувал и одевал». А вошел он в силу в деревне давно, с первых послевоенных лет, когда в Марьяновке был свой колхоз. Дважды ставили Зырянова заведующим фермой, заместителем председателя и даже председателем. Анна Анисимовна прикинула, что он с той, видно, поры присосался к колхозному.
— Так в чем твоя нужда? — опять прищурил глаз Зырянов. — Сказывай.
Анна Анисимовна поведала в нескольких словах, что сын ее, Степан, просит денег, а их у нее пока нет.
— Студенту подмога всегда надобна, — кивнул Зырянов, сразу став словоохотливым. — Тимофей у меня, слыхала, поди, в городе на ветеринара обучался. Так за четыре года две тысячи с гаком новыми на одежду и пропитание ему отвалили. А куда денешься? Задача наша родительская такая — детей в люди выводить. Тимофей теперь целой фермой ворочает, грамотой любого за пояс заткнет. И твой сын уважаемой фигурой станет, ежели не сопьется. Так-то вот…
— Не сопьется, не из таких, — гордо вскинула голову Анна Анисимовна. Даже в своей нужде она была готова дать отпор любому, кто высказывал сомнение в ее сыне.
— Ну и слава богу. Пускай на сытый желудок набирается ума-разума.
Зырянов, протерев рукавом полушубка стекла, неторопливо водрузил на нос очки. Очками он обзавелся давно и надевал их в особо значительных случаях. Расстегнул полушубок и полез в карман меховой безрукавки, вытащил оттуда черный кожаный бумажник.
— Так и быть, ссужу тебе, — проговорил, копаясь в многочисленных кармашках бумажника. — На одной земле, как говорится, живем и помогать друг другу обязаны. Сколько дать-то? Этих хватит?
Протянул две двадцатипятирублевки, новенькие, хрустящие.
— Бери, бери, — настаивал, заметив нерешительность Анны Анисимовны. — Порадуй сына. Вернешь, когда сможешь. Ну, прощевай покуда.
Гремя связкой ключей, извлеченной из кармана полушубка, Аристарх Зырянов зашагал к амбарам на дальнем конце улицы.
Анна Анисимовна, вздохнув облегченно, помчалась на почту. Из зыряновского
