– Слушаю вас. – Наверное, это прозвучало неприязненно.
Я сел на свободный стул и присмотрелся повнимательнее к этому типу. Короткая стрижка, гладко выбритое и надушенное лицо, нежная, белая кожа на руках – одним словом, франт. И еще эта странная одежда, с карманчиками.
Он заметил мой неодобрительный взгляд и смущенно развел руками:
– Поймите…
– Понимаю, – кивнул я, – «профессия». Так в чем же дело?
– Скажите, что вы чувствовали, поднимаясь по этой лестнице? – Он цепко впился глазами в мое лицо, словно от того, как я отвечу, зависела его жизнь. Все-таки неприятный народ эти журналисты.
– Послушайте, я понимаю, что вам нужны какие-нибудь слова об ощущении дыхания веков и все такое, но в тот момент я просто шел наверх и думал, что устал и мне холодно. Вот и все.
– Разве? – спросил он, не переставая пялиться на меня во все глаза. – А мне показалось, вы все-таки что-то такое почувствовали. Когда смотрели вниз, а?..
– Скажите, милейший, а вы что-то почувствовали? – Я уже злился на самого себя за то, что ввязался в этот разговор. – Вам ведь положено подмечать такие вещи.
– Почувствовал, – сказал он неожиданно тихо и серьезно. – Потому и вас спрашиваю, что почувствовал. Это не связано с работой – с «профессией». Знаете, мне вдруг ужасно захотелось оказаться как можно дальше от этого ущелья. А еще больше мне захотелось этого; когда мы попали внутрь. Все это убранство – вам не кажется, что за ним кроется нечто… совсем другое?
– Не понимаю.
– Я тоже. – Он рассмеялся мелким истеричным смехом. Наверное, хватил лишку. Эти древние вина такие крепкие, что сам не разберешь, когда переходишь допустимые пределы. – Представьте, я – тоже. Вы хоть знаете, что иногда внимающие повествователю отождествляют себя с теми, о ком внимают, и в конце концов сходят с ума? Просто не могут вернуться обратно. Представляете себе такое, а?
– Кажется, вы представляете себе это чересчур живо, – холодно заметил я. – Доброй ночи.
– Доброй ночи, – кивнул он. – Завтра свидимся. Я не ответил. Может же человек двумя-тремя фразами испортить все настроение!
Прежде чем лечь, я немного почитал, чтобы успокоиться. Разговор с журналистом встревожил меня, и прежде всего – из-за того, что он сказал в конце. О том, что можно сойти с ума, если вжиться в повествование. Я, разумеется, тоже слышал об этом, но не верил. А сегодня, кажется, поверил. Не слишком утешительно, если учесть, что завтра я буду внимать.
В номере было душно, непривычно тихо и светло от бледных лучей луны, проникавших сюда через маленькое окошко. Книга отвлекла меня от глупых мыслей, я выключил свет и лег на кровать, укутавшись в одеяла. Покрутился с боку на бок, сбросил одеяло, но духота все равно не давала заснуть.
Шлепая босыми ногами по стылым камням пола, я добрался до окна-бойницы и снял заглушку. При этом зацепил какой-то камешек, невесть откуда появившийся на подоконнике, – камешек упал наружу, и я невольно прислушался, ожидая стука. Прозвучал он, этот стук, позже, чем должен был бы по моим представлениям. Значительно позже. Я оставил окно открытым и снова забрался под одеяла.
Очень скоро мне пришлось пожалеть о своем поступке, так как в комнату вместе со свежим ночным воздухом проник протяжный мощный звук – это в ущелье выл ветер. Мрачная песнь, словно погребальный гимн, дрожала и переливалась, то затихая, то становясь невыносимо громкой. Некоторое время я завороженно вслушивался в эти звуки; мне казалось, что я различаю слова древней ашэдгунской речи: «Мертвых уносит огонь, а тела рассыпаются прахом. За далекие звезды мертвых уносит огонь. В звездное небо живые смотрят с печалью и страхом, не замечая, как жжет их пламя побед и погонь. Мертвых уносит огонь…»
Потом все пропало – я заснул.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Утром вставать не хотелось, но в дверь стучали настойчиво и громко. Я выбрался из-под пласта одеял, проворчал: «Сейчас!» – и стал одеваться. За ночь комната остыла окончательно, так что делал я это максимально быстро, в результате чего только запутался в штанинах и чуть было не надел рубашку навыворот.
Проклиная собственную невнимательность, я наконец справился с одеждой и открыл дверь. Молодой слуга – тот самый, что водил меня вчера по башне, – с легким поклоном сообщил, что до повествования осталось чуть больше часа и все давным-давно завтракают в Большом зале.
И правда, когда я пришел туда, гости уже расправлялись со сладким. Я рухнул на свободный стул и принялся наверстывать упущенное. Одновременно искал взглядом свою вчерашнюю собеседницу. Она сидела на другом конце стола, рядом с журналистом, и о чем-то говорила с ним. Потом Карна перехватила мой взгляд и приветливо кивнула, но все равно продолжала слушать этого писаку.
Мугид, как и в прошлый раз, сидел во главе стола. Старик подождал, пока все позавтракают, а потом попросил нас следовать за ним.
Разбившись на группки и негромко переговариваясь, мы вышли из Большого зала и спустились на первый этаж. Здесь старик отпер одну из дверей и знаком пригласил входить.
Там была небольшая комнатка, с мягкими удобными креслами, неярким светом и стенами, обитыми темным деревом. Кресла стояли полукругом, в центре же возвышалось еще одно, разительно отличавшееся от остальных. Это был скорее трон, с необычайно высокой спинкой и жестким сиденьем. Его вырезали из цельного куска какого-то незнакомого мне камня; без обязательных вычурностей, трон имел тем не менее особую притягательность и красоту, красоту мертвого камня.
Старик велел нам рассаживаться по креслам, а сам устроился на троне, расслабленно возложив обе руки на широкие ровные подлокотники.
Мое место оказалось между Карной и молодым журналистом. Тот посмотрел на меня и подмигнул, словно намекая на что-то, ведомое только нам двоим. Я презрительно посмотрел на него и отвернулся, сосредоточив все внимание на повествователе.
– Господа, – проговорил старик ровным негромким голосом, обводя нас спокойным взором. – Настала пора заняться тем, ради чего мы здесь собрались. Вынужден предупредить вас о том, что история ущелья изобилует довольно мрачными сценами. Именно поэтому мы установили для туристов возрастной ценз, и поэтому же я настоятельно прошу вас: если кто-то почувствует, что ему становится все тяжелее внимать мне, не стесняться и сказать об этом. Я надеюсь на ваше благоразумие, господа.
Итак, если нет возражений, начнем.
Интересно, на что это похоже…
ПОВЕСТВОВАНИЕ ПЕРВОЕ
Похоже, мне суждено умереть не от вражеской стрелы и даже не от яда завистника-отравителя. Меня убьет скука.
Талигхилл, наследный принц Ашэдгуна, недоверчиво покачал головой. Эта проклятая жара вкупе с ничегонеделанием довели его до немыслимого: сегодня Талигхилл сорвал свое раздражение на Домабе. Управитель загородного имения молча выслушал резкие слова и, поклонившись, ушел, – но на душе у принца остался едкий осадок. Он никогда не говорил такого Домабу, и прежде всего потому, что управитель менее других заслуживал подобные слова. Это все жара.
