Ответил уклончиво:
— В некотором роде.
— Оу, это так брутарити! Хоросего дня, сду вас в сторовой, Кэп-сама.
Она слегка карикатурно поклонилась в японском стиле и нарочито засеменила по коридору, косплея гейшу с зонтиком. Только без зонтика.
В столовую дошёл уже совсем уверенно. На запах капусты.
— Кэп!
— Привет, Кэп!
— Какдила, чув?
— Как память?
— Меня помнишь?
— А меня?
— А какая поганая тут жратва, припоминаешь?
— Такое лучше не вспоминать!
— Счастлив забывший здешнюю кухню!
Моя рожа в зеркале не показалась располагающей к общественным симпатиям, но сообщество настроено в целом благожелательно.
— Я дерзара твоё место, Кэп-сама! — сказала Сэкиль, показав на стул рядом.
— Ты так и норовишь подержать его за это место, сикелявка! — ответил низкий женский голос справа. — Хватай жратву, Кэп, и подваливай!
— Оу, как грубо! Кэп-сама, не срусай эту грубиянку. Мусина дорзен кусать в обсество красивой везривой зенсины, а не этой спароукрадатерьнисы.
— Шпалоукладчицы, нерусь бледная. И я не она. Просто фигура спортивная.
— Оу, осень спортивная! Настояссяя ёкодзуна!
«Натаха норм. Прямая, как рельса, что подумает, то брякнет. К счастью, думает редко. Зато горящую избу на скаку остановит, потушит, разберёт, смажет, соберёт, снова зажжёт и вскачь отправит. Даже интересно, кем она была до всей этой херни. Но этого тут никто не помнит. Ну, или никто не признаётся…»
— Привет, Наталья.
— О, вспомнил меня, Кэп, гляди-ка! — на вид действительно «спароукрадатерьниса» — коренастая, широкоплечая, с плоским широким лицом и растрёпанными редкими волосами.
— Ты незабываема.
— Ещё бы! Не то что сикелявка эта. Если хочешь настоящей женственности — это ко мне!
И расхохоталась низким хриплым голосом.
Ей бы в джазе петь. Или в сортире «занято» орать.
Я помню, это вечная шутка. Натаха не претендует на мои чувства или постель. Да и ни на чьи другие. Комплексует своей медвежьей фигуры или боится поломать кавалера. Вот этими, с квадратной широкой ладонью и короткими толстыми пальцами, руками. Ногти обгрызены до мяса, предплечье как мой бицепс, бицепс как мое бедро, а про бёдра лучше не надо. Всё это покрыто эклектично исполненными разностилевыми татуировками. Безразмерный комбинезон на лямках маскирует кубическую жопу и то, что я бы назвал «антиталией». Но тётка она неплохая. Надёжная.
Еда действительно так себе. В пюре недоразмята недоваренная картошка, котлеты из дешёвого фарша, слегка подгорели и пахнут хлебными корками. Бурая и склизкая тушёная капуста. Безвкусный творог, похожий на жёваную бумагу. Жидкая сметана, похожая на кефир. Серый хлеб прямоугольниками. Компот. Котловой типа-кофе с чем-то вроде молока.
Не деликатес, но у меня возмущения не вызывает — может, я и правда был военным?
— Побольше, поменьше, Кэп? — спросил стоящий с черпаком на раздаче Васятка, угловатый прыщавый недоросль лет семнадцати.
Я вспомнил, что он огрёб однажды весомых люлей от Натахи за привычку ходить в душевую вслед за женщинами. Само по себе это никого не беспокоило, душевая общая, но привычка шумно, с постаныванием, дрочить, заняв противоположную выгородку и уставившись горящим взглядом кому-нибудь в пах, некоторых раздражала. Например, Натаху. Возможно, тем, что дрочил он не на неё.
Эпическая картина «Голая Натаха на пинках выносит из душевой голого Васятку» потом долго смаковалась в кулуарах ценителями жанра «порнобурлеск». Здесь не так чтобы много развлечений.
— Сегодня, говорят, не особо погано, — вздохнул Васятка. — Я ещё не пробовал, потом поем.
— Бодрее, юноша, — сказал я воспитательским тоном, — не делайте из еды культа.
— Да какой уж там… — картошка шлёпнулась на тарелку неприятным слегка синеватым комком.
— Идёте сегодня? Сухпай собрать?
— А как же. Непременно идём, — вспомнил я.
— Соберу, — кивнул Васятка. — Эх, скорее бы уже…
— Терпение, молодой человек!
— Конечно, — вздохнул он, — вам-то хорошо, Кэп. Вы всё забываете. А день за днём на всё это смотреть…
Я взял бурый пластиковый поднос с едой и пошёл к столам. Я как всё забываю, так всё и вспоминаю. Каждый день преодолеваю бегом тот «спуск Авернский», которым они неторопливо бредут. Та же тоска на ускоренной перемотке. Хрен поймёшь, что хуже.
Поколебавшись, присел к Натахе. Надо верить себе вчерашнему, ибо кому ещё-то? Сэкиль скорчила рожицу, вздохнула и пересела к нам. Как там написал вчерашний я? «Липнет».
Котлета терпимая, картошка дрянь. Как будто замешана из сухого порошка. Крахмальная размазня без вкуса и запаха. Хлеб плохо пропечён. Компот ничего.
— Кэп, ты как сегодня? — спросила, дождавшись, пока я доем, Натаха.
— Не знаю, не с чем сравнивать.
— Ты каждый раз немного другой. Вроде бы всё вспоминаешь, но…
— Ты сють-сють меняесся, — кивнула азиатка, — сюточку.
— И в какую сторону? — мрачно спросил я.
— Да хрен тя разберёт, — махнула ручищей Натаха. — Но я даже рада. Хоть что-то тут меняется. Идём сегодня? Сказать рукоблуду, чтобы сухари завернул?
— Идём, — кивнул я. — Я ему уже сказал.
— Я надеюсь, он руки моет, — фыркнула Сэкиль.
— Хорошо, что ты в форме, Кэп! — обрадовалась Натаха. — Я заберу сухпай.
— Встречаемся где всегда. Через полчаса.
«Всегда бери с собой. Не пишу, где. Если не вспомнишь, всё бессмысленно».
Я вспомнил. Стасик (все зовут его «Стасик», потому что его это бесит) зря обыскивает мою комнату. Я не такой дурак.
