снимут, – возразила Сорайя. – Просто ты сейчас в середине истории, когда кажется, что надежды нет, потому что парень не пришел. Ближе к концу ты встретишь другого, намного лучше, и вас захлестнет такая сильная любовь, о которой вы даже мечтать не могли. Бах. Конец фильма.
– Не нужен мне другой. Мне нужен Купер.
– К концу фильма ты про него забудешь, – сказала я.
– Не забуду, – настаивала она. – Лучше страдать с Купером, чем веселиться с кем бы то ни было.
– Ох, Джуно. – Я погладила ее по волосам, убранным в хвост, и случайно задела магнит слухового протеза, который крепился к ее правому уху.
Когда ей был год, она переболела менингитом и чуть не умерла. Из-за сильной лихорадки у нее пропал слух. Когда Джуно поправилась, ей сделали операцию и вживили кохлеарный имплантат. Над обоими ушами у нее маленькие микрофончики, а под кожей, в ушных раковинах, электроды с магнитами. С ними она слышит почти так же хорошо, как обычный человек. Но ночью, когда их снимает, не слышит ни звука. Утром ее будят специальные будильники: один вибрирует под подушкой, другой мигает в лицо. Ну, и мама заходит проверить на всякий случай.
Джуно вернула магнит на место быстрым машинальным движением, как будто ничего не произошло, и прижалась ко мне. Разумеется, ей было плохо, но в глубине души я завидовала подруге. Из всех нас я была единственной, кто никогда не влюблялся, и я все ждала, когда же это со мной произойдет. Но вслух я ничего не сказала, а только покрепче обняла Джуно. Вот что происходило со мной, вот мои мысли и чувства. Я проживала последние мгновения обычной жизни, а потом все пошло наперекосяк. Никому не дано знать, когда нормальной жизни придет конец. Иначе это бы не называлось нормальной жизнью.
Так что, хотя в тот момент Талли уже приняла решение и совершила то, что совершила, я об этом еще ничего не знала. Всего в нескольких километрах от пиццерии мой папа приехал домой с работы в обычное для него время. Припарковался у дома на своем месте справа, поднялся по лестнице, вытер ноги о коврик, даже если ботинки у него были чистые. Папа – человек привычки, поэтому я точно знаю, что сначала он пошел на кухню, положил портфель на стол и достал из шкафа над раковиной стакан. Потом открыл морозильник и взял пару кубиков льда – он единственный в нашей семье любит напитки со льдом. Из крана на кухне он налил в стакан воды, а потом пошел по коридору в сторону ванной, как раз посередине между нашими с Талли комнатами (мы однажды измеряли расстояние шагами). Тут он ее и нашел.
Талли еще дышала, но еле-еле. Она лежала на полу, а рядом с раковиной валялись пустые пузырьки из-под таблеток. Папа позвонил в службу спасения. Его не пустили в машину скорой помощи, поэтому он поехал на своей машине, и он, мой папа, Гарретт Дж. Вебер, самый спокойный человек в мире, не смог не нарушить дорожные правила. Его остановил сотрудник полиции Голден-Валли, наверняка из благих намерений, потому что решил, что папа – один из тех, кто гонит за скорой, чтобы побыстрее добраться куда нужно. Когда он доехал до больницы, над Талли уже трудилась команда врачей.
Папа позвонил мне из приемного отделения. Телефон завибрировал, как раз когда в разговоре повисла пауза. Окошко тишины длиной около пяти секунд. Если бы папа позвонил в другой момент, я могла бы его и не услышать. Джуно все еще прижималась ко мне. Когда я потянулась за телефоном, она отодвинулась. Я оглядываюсь назад на те секунды, вспоминаю, как расстегнула сумку, увидела, кто звонит, поднесла телефон к уху: «Да, пап». Последние мгновения той жизни. А потом папа сказал, где он и почему, и я стала другим человеком. Всего миг, и «до» превратилось в «после».
Джуно довезла меня до больницы и вместе со мной вбежала в приемное отделение. Я подлетела к регистратуре с криком: «Моя сестра! Моя сестра!» Нас отвели в зал ожидания. Там вышагивал взад-вперед папа. Я рухнула на потертое кресло с деревянными подлокотниками. У меня сильно вспотели ладони, и все выскальзывало из рук. Я вытерла мокрые ладони о джинсы и уткнулась лицом в колени. Джуно положила руку мне на спину. Как быстро мы поменялись ролями. Я почувствовала тепло ее руки, и мне стало хорошо, а потом плохо. Слишком жарко. Я встала, начала ходить по комнате вместе с папой, потом опять села.
Прошло пятнадцать минут, или двадцать, или тридцать, или несколько часов. Казалось, время остановилось. Наконец к нам вышла доктор. Она представилась, но я тут же забыла ее имя. Она попросила папу сесть, и я тут же вскочила с места, как корова, которую ударили электрическим хлыстом. Так бывает, когда ты все понимаешь. Тебе еще не сказали, но ты уже все знаешь. Я знала, что моя сестра умерла. Знала.
Доктор с неизвестным именем не просила бы папу сесть, если бы с Талли все было хорошо. Я убежала в угол. Искала, где спрятаться. Я бы залезла под стул, если бы это помогло, хотя мне уже исполнилось семнадцать, а старшеклассницам не пристало прятаться под стульями. Не пристало затыкать уши, чтобы не слышать те самые слова. Но если бы я не услышала то, что доктор собиралась сказать, я бы думала, что все еще может наладиться. Талли поправится.
– Слоун, – резко произнес папа, и я опустила руки по швам, уставившись на него, Джуно и, наконец, на доктора.
– Мы сделали все, что было в наших силах, – сказала она. – Использовали все возможности. Но не смогли ее спасти.
Слова были произнесены, и я их слышала. Назад пути не было. Талли не стало. Еще несколько часов назад она была жива. У нее билось сердце, наполнялись воздухом легкие, а по венам текла кровь. Она чесалась, терла глаза, ходила в туалет. А теперь все кончилось.
Так странно. Мгновение назад она была жива, а через секунду ее уже нет. Талли больше нет. Натали Белль Вебер умерла в возрасте двадцати двух лет в той же больнице, где за пятнадцать лет до этого умерла наша мама. Гаснет свет, идут титры, зрители покидают свои места. Шоу Талли закончилось.
2
ЗА МЕСЯЦ ДО ЭТОГО Талли уволили из ресторана «Бьянка» в Миннеаполисе, где она встречала посетителей. Без зарплаты сестра не могла оплачивать аренду квартиры, где жила с
