однако ж донесений не было. Сел на скамейку в ближайшем парке в кусты сирени, которая своим запахом хотела залезть в мой нос, мои ноздри, рот, мои легкие, во всего меня, проглотить, разжевать и выплюнуть 16ти летним влюбленным подростком, в кинотеатре обжимающим на первом свидании коленки прыщавой девчонки из параллельного класса, взволнованным, трепещущим от ее прикосновений, вдыхающим запах ее волос…Тьфу! «Сирень, не на того напала»,– строго сказал ей я и она успокоилась и перестала душить меня своим ароматом. Я тарабанил пальцами по стенке моего бумажного стакана: кофе предательски теплело, и вот я уже не обладатель ледяного фраппучино, а владелец некоей непонятной кофейной жижи, того и гляди дно стакана прорвет. «Эх»,– вздохнул я, -«где бы ни работать, лишь бы не работать». Казалось бы – вот оно счастье, да что там, мне все обзавидовались, когда меня направили в Сочи, да и я сам прыгал на одной ножке от счастья – какая же это работа посреди солнечного курорта, о котором все только мечтают – это радость, счастье, это прям «ооо, повезло так повезло» и все такое. Я бы и сам с радостью пританцовывал, но где то, в каком-то кусочке сердца немного саднило – я все время думал о настороженном взгляде Михалыча, когда распределяли участки работ на это лето. Михалыч свой человек, не из завистливых, да у нас и честно говоря, зависть была запрещена и никто толком и не завидовал – так, по человеческой привычки могли повздыхать и все. Когда Михалыч смотрел на человека так, это могло означать только одно – в горячую точку отправляется человек, под арт – обстрел, лежбище темных, в самую жопяную жопу из всех жопяных жоп. И дай Бог, вернется вообще оттуда. Я знал этот взгляд. Михалыч так смотрел на тех, которые потом не вернулись. И в этот раз он так посмотрел на меня. При воспоминании об этом взгляде под ложечкой немедленно засосало. Я отогнал от себя черные мысли, которые радостно построились вокруг меня по спирали в виде мух и начали роиться. «Ну же, ну же»,– сказал я сам себе,– «возьми себя в руки. Да, от Центра нет никаких сообщений, да, жарко, да, я чувствую угрозу, разлитую в воздухе, но это не повод паниковать». Охреневшая чайка пролетела близко к моему носу. «Думай, парень, думай, к чему это все»,– бормотал я себе под нос, сжимая стакан с теплой кофейной жижей. Ответ не замедлил себя ждать: в какой то из моментов я сжал стакан так, что теплая кофейная жижа прорвала кофейную крышку и выскочила как советская ракета на белоснежную юбку той прекрасной незнакомки, которая опрометчиво собралась присесть на другой конец моей скамейки. Я испугался, ожидая скандала, начал бормотать извинения и искать салфетки по карманам ( спойлер: их нихренашечки не было), прекрасная леди только улыбнулась и громко сказала «1:0. Не в твою пользу». А дальше? А дальше, клянусь вам, она испарилась. Я остался стоять, оцепенев, пока сирень не взяла дело в свои руки и не стрельнула в меня своим наглым запахом опять. Тогда я понял, что мне нужно срочно уходить от этого места: кто бы она ни была, она знала правила игры, соответственно, здесь оставаться было небезопасно. Я вечный ни хрена не помнящий студент. Было, было такое занятие: если вам говорят «1:0» не в вашу пользу, значит с вами давно уже идет игра, а вы, как желтенький глупенький цыпленок, ни хрена не соображаете. С вами давно уже играют. Вы, попавший в капкан, находитесь внизу. Играющие вами – вверху. Но это ровно до той поры, пока вы не сообразите. Так думай же, моя глупая голова, думай! Я был самым нерасторопным из всех студентов, это же очевидно, к бабке не ходи. Остальные-то стопудово все запомнили с лекции и давно убивали своих врагов их же оружием. Я же все тормозил, все жалел кого то, все сомневался в себе. Да и чтобы помнить всё, чему нас учили, нужна отменная память, а моей оперативки вечно недостает… Кто же блин была эта девица?! Почему «1:0»?! И ежу понятно что дело совсем не в пролитом кофе, отнюдь, кофе здесь совершенно не при чем, он оправдан, заберите! Кто она, она …она блондинка или брюнетка? Какого цвета ее глаза? И вдруг я с ужасом подумал, что совсем не помню, как она выглядела. Я помнил только цвет ее платья: белый. Потому что на него не замедлил опрокинуться мой кофе, и оттого, что ее платье было белым, эта катастрофа представлялась еще более непоправимой. «Так так так»,– по стариковски пробормотал я,-«значит, это что получается…значит она была функцией…какой то функцией, которая могла помешать или помешала …чему – то….» Думай, болван, думай! И тут меня резко осенило: в момент ее появления, о чем я думал?! О чем?! Я думал о взгляде Михалыча, которым он сопровождает бойцов, которые могут не вернуться с задания. Я вздрогнул, снова вспомнив этот взгляд, который я получил сразу же после объявления моей командировки в Сочи. Среди кучи поздравлений, объятий, выкриков, пожатия рук я помнил, все больше мрачнея, только этот взгляд, прожигающий своим холодом насквозь. «Вот оно чо, Михалыч»,– по ходу дела, придется мне тут сложить мои белые косточки. Ну, ничего, ничего, поборемся. Вы просто меня не знаете. Я взял еще один стакан кофе и сделал портал до Речного вокзала. В этом я был спец – даже горячий кофе не расплескал. Северная привычка пить горячее даже в 30 градусную жару. Тот, кто бесконечно мерз, никогда не сможет согреться. Глупцы те, которые мне бесконечно говорят при знакомстве: «Ооо, ты же с севера? Значит, должен любить холод». Тот, кто промерзал не единожды до костей, вполне после этой фразы может двинуть вам между глаз. Сытый никогда не поймет голодного. Тот, кто мерз годами, да что там, десятилетиями, утыкивая советские окна в общежитии, нося бесконечные пуховики, принимая как трагедию когда ломается обогреватель, покупая фрукты, надеясь на витамины, а они всегда оказывались перемороженными – он никогда не поймет счастливого сочинца, проводящего весь год в шортах. Ни один южанин никогда не поймет северянина, при каждом минутном луче солнца выскакивающего на улицу чтобы успеть загореть. Ведь на севере лето всего один день, и то, в этот день ты – на работе. Никогда не рискуйте сказать северянину, что он должен любить холод. Никогда. Забудьте эту глупую шутку, она ни фига не смешная. Я встал прямо перед
