откорректировать эту книгу и обратил мое внимание на неточности в стиле и датах. Такой тонкий слух к еврейскому языку и к диссонансам слов и выражений мне редко приходилось встречать.
3. Шнеур
Нью-Йорк, июль 1944 г.
КНИГА ПЕРВАЯ
ОБЕТ
Часть первая
ОБЕТ
Глава первая
На кухне богача
1
Скоро два дня, как у невестки реб Ноты Ноткина не закрывается дверь. В большой кухне жарко. Пылает огонь в большой печи, в маленькой печке и на шестке. Варят, жарят, пекут. Изысканные насыщенные ароматы распространяются вокруг. Лица служанок и кухарок разгорячены. Они запыхались и забегались. Стоит распахнуть утепленную входную дверь, как внутрь врывается холодный осенний туман. А когда он рассеивается, становится виден стоящий на пороге, над которым на счастье прибита железная подкова, кто-нибудь сопящий и нагруженный: торговец рыбой с дырявым мешком, полным голубоватых трепещущих карпов, мясник с телячьим боком, торговка битой птицей с большой корзиной ощипанных молодых гусей, слуга с винокурни с двумя ведерными округлыми бутылями спирта в оплетках, разносчик со связкой лука и с упаковкой свеклы на коромысле. Иноверец с корытцем, полным пряного свежего меда, еще не очищенного от сотового воска. Рыночные торговки тащат большие кули с горьким очищенным миндалем, с корицей, изюмом и абрикосами, с большими литыми колесами красного и желтого воска, чтобы изготовлять свечи для подсвечников богача. И вдруг снаружи доносится удар в стену. Это ударила подкатившаяся бочка. Внутрь заходит шинкарь спросить, куда поставить пиво.
Все это — поставщики шкловца реб Ноты Ноткина, который жил здесь когда-то сам, прежде чем его большие торговые дела и хлопоты за евреев не заставили этого богача уезжать на одиннадцать месяцев в году в Расею. Теперь дом со всеми пристроенными к нему флигелями — в распоряжении Эстерки, его невестки, которая уже несколько лет как вдова. И она хорошо справляется с большим хозяйством. Полупустой дом богача щедр и гостеприимен точно так же, как во времена, когда сам реб Нота Ноткин жил здесь и его сын был еще жив…
У всех поставщиков, переступающих этот порог, на лицах одна и та же почтительная и в то же время торжественная мина, как у подданных в приемной императора. На лицах у них — улыбки простых людей, немного боящихся этого богатства и транжирства, но, тем не менее, гордых своей причастностью к происходящему… Они обуздывают свою обычную рыночную крикливость и разговаривают вполголоса даже с откормленными служанками. А когда им говорят, чтобы они немного подождали, — мол, идут сказать хозяйке или позвать Кройндл, чтобы она расплатилась, торговки битой птицей и лавочницы начинают размахивать замерзшими руками и делать испуганные глаза: мол, не дай Бог! Не надо беспокоить Эстерку, дай ей Бог крепкого здоровья… Они крутят головой, мол, Кройндл тоже не надо. Ничего, они подождут до следующего раза, им не горит.
И чтобы наглядно продемонстрировать, что в шкафу реб Ноты их деньги сохранятся надежнее, чем в их собственных карманах, они демонстративно гладят большую мезузу[15] в роскошном серебряном футляре и собираются уйти… Но до этого не доходит. У реб Ноты-шкловца на кухне никому не дают уйти просто так: мужчине — без глотка водки с закуской, а женщине — без чашечки цикория с печеньем.
Только когда люди закусывают или сосут кусковой сахар после каждого глотка цикория, они по-настоящему расслабляются. Усаживаются на скамью, благодарят и нахваливают. От благодарностей переходят к разговорам о делах практических: ну, так что же будет в итоге? Праздновать бар мицву[16] — это очень хорошее дело, но как же сама Эстерка? Уже время, честное слово. Почти шесть лет, как она вдова. Кровь с молоком, не сглазить бы… Говорят, что к этому уже идет…
— А? Что? — прикидываются непонимающими служанки.
— За аптекаря, говорят, за брата реб Боруха Шика…
— Ш-ш-ш! Тихо! — предостерегают служанки. — Кройндл терпеть не может, когда из дома выносят «почту»…
— Кройнделе? Дай ей Бог здоровья. А что она сама? Тоже уже время. У нее ведь есть жених. Зачем она заставляет его ждать? Девица — как деревце. Уже не маленькая, говорят…
— Ш-ш-ш!!! Тихо! — умоляют служанки. — Кройндл может войти.
— Пусть себе входит на здоровье. Разве мы ее оговариваем, Боже упаси? Пусть Господь пошлет нам то, что мы желаем ей и Эстерке! Ой, что будет, когда реб Нота во второй раз поведет ее к хуле![17] Ведь весь город будет тогда пахнуть, как лекех…[18]
— Нет, они, конечно, устроят скромную свадьбу. Реб Ноте совсем не легко собственную невестку, жену его покойного сына-бедняги, взять и передать в чужие руки…
— Чужие? Почему это чужие? Врач реб Борух Шик и его брат-жених — ближайшие друзья реб Ноты…
— И все-таки… Отец остается отцом.
— Он утешится своим внуком. Чудесный паренек! Кройндл про него говорит: «вылитый папенька»…
— А как дела у виновника торжества?
— Он повторяет свою проповедь.
— Дай ему Бог здоровья! Он и проповедь будет читать?
— Еще какую! Ведь сам реб Йегошуа Цейтлин из Устья прислал одного из своих учеников, чтобы подготовить с внуком реб Ноты настоящую проповедь…
— Ай-ай-ай! Шклов пойдет кувырком. А реб Нота когда приезжает?
— Он уже едет!
— Его карету уже видели на Петербургском тракте. Четыре лошади! Впереди скачет «эстафет» с трубой. Сзади — два охранника с пистолетами…
— Где Тора, там и почет…
— Говорят, когда приходит время молитвы, карета останавливается посреди поля и выходят читать «восемнадцать благословений».[19] Кучера-иноверцы стоят без шапок. Охранники на конях ждут.
— Ого! Неужели посреди поля?! Даже при дворе Зорича[20] он не пренебрегает своим еврейством, даже заседая с важными господами в Петербурге…
— Ребята из секты[21] дрожат уже за свои молельни и точат ножи. Да разве им это поможет?! Два посланца, из Вильны и из Минска, уже ждут реб Ноту…
— Теперь реб Нота за них возьмется. Он искоренит секту из Шклова без остатка…
— Они этого заслуживают! В микву[22] они погружаются по утрам, как женщины. Приплясывают и кувыркаются во время молитвы.
— Ай-ай! — врывается неожиданно одна из служанок. — Убегает!
— Тьфу, тьфу! — сплевывают болтливые женщины, имея при этом в виду бог знает что.
2
Длинным ухватом толстая кухарка вытаскивает из огня большой горшок и поднимает подпрыгивающую крышку. Валит соленый пар. А когда он рассеивается, в грязной пене становятся видны какие-то черные яблоки. Странные плоды. Круглые и продолговатые. Темные, как земля, и с белыми
