– Правда о чем?
– О, обо всем, что происходит. Политика, спорт. Стараться осмысливать происходящее и предостерегать людей.
– Это больше из газетной сферы, не так ли?
– Теоретически, да. Только на самом деле никто этим не занимается. Попросту боятся и называют трусость дипломатией.
– Не самое худшее название, – сказал Лоуренс. – А какой вы предполагаете тираж? И какого качества бумагу собираетесь использовать?
– Минуточку, – попросил Долан, – вы, очевидно, не поняли. Я не заказываю вам издание журнала. Я хочу, чтобы его издавали вы, но при этом позволили мне редактировать и поставлять материал.
– Не понял, – сказал Лоуренс, нахмурившись. – Брать на себя ответственность за издание журнала? Ну уж нет. Лишняя головная боль.
– Отвечать за все буду я, а не вы.
– Что вы под этим подразумеваете? Что мне придется платить за это, так, что ли?
– Вы обеспечиваете бумагу и печать, а я забочусь обо всем остальном. Реализация, реклама, тираж…
– Простите, Долан, но пока что я не заинтересован в этом предложении.
– Но, мистер Лоуренс, вы единственный в городе, у кого есть подходящее оборудование. Начальные затраты не так уж велики – у вас есть бумага и станки, а такой журнал сделает чертовски много денег. Конечно, не следует забывать о четырехстах тысячах горожан, которые получат Справедливость, но не будем об этом: вы – бизнесмен, и это деловое предложение. Если вы отдаете журнал мне, я смогу гарантировать двухтысячный тираж первого выпуска. Приличный тираж, не правда ли?
– Весьма, – согласился Лоуренс.
– А в дальнейшем будет намного больше, – сказал Долан. – Я расшевелю этот город. И не говорите, что люди не будут читать наш журнал.
– По плечу ли ноша? – мягко поинтересовался Лоуренс.
– Кто-то же должен потянуть, – огрызнулся Долан.
– Вы наживете множество могущественных врагов.
– Будьте уверены, что и вы тоже. Только представьте, мистер Лоуренс, наш журнал будет сохранен для потомства в Смитсоновском институте!.. В стране не осталось ни одной честной с читателями газеты, ни одного периодического издания! Они все прикормлены с помощью рекламных контрактов или политических пристрастий! Вот почему это самая замечательная возможность в вашей жизни! Уверен, у нас появятся враги. Мы должны сделать своими противниками всех жуликов и воров. Но порядочность будет с нами.
– Пока что во властных структурах порядочности нет, – негромко сказал Лоуренс.
– Ну так с Божьей помощью мы ее туда продвинем! Не думайте, – произнес Долан торопливо, немного встревоженный испуганным выражением лица Лоуренса, – что весь журнал будет только и делать, что ворошить осиные гнезда. Вовсе нет, это будет общесоциальный журнал, апеллирующий к публике Вестон-Парка. И все же в каждой статье, о чем бы она ни была, мы должны попытаться докопаться до сути вещей.
Чуть помедлив, Лоуренс отозвался:
– Долан, со многими вашими устремлениями я совершенно согласен. Но открыть журнал… я просто не найду денег, даже ради такого случая.
– Сколько, по вашему мнению, будет стоить первый выпуск?
– Не имею представления.
– Ладно, в первом приближении – сколько?
– Какой объем журнала?
– Примерно как «Нью-йоркер». Двадцать четыре полосы.
– Подождите, – попросил Лоуренс и, нахмурившись, принялся считать в уме. – Около полутора тысяч долларов на две тысячи экземпляров.
– Хорошо, предположим, я соберу полторы тысячи долларов и оплачу первый выпуск и он пойдет в реализацию. Это решит дело?
– Но если…
– Если первый выпуск пройдет успешно, издание вас заинтересует?
– Возможно, я…
– Тогда увидимся позже, – сказал Долан, вставая.
Тем же вечером, в перерыве между репетицией сцен «Метеора»,[4]он загнал Джонни Лондона в гримерную.
Джонни Лондон отстоял на два поколения от жителей бревенчатых домиков, поселения которых превратились в великую метрополию. В городе, именуемом Колтоном, двадцатиэтажное здание, принадлежащее Лондону, было возведено точно на месте хижины его деда.
– Слушай, что для тебя пятнадцать сотен баксов, Джонни? – спросил Долан. – Ты же собрал все наличные в мире.
– Совсем чокнулся! – возопил Джонни. – Клинический дурак! Я, черт возьми, почти разорен.
– Ненавижу просить, но пятнадцать сотен баксов для тебя – капля в море и целый мир для меня.
– Что ты собираешься делать с такой кучей денег? Для чего они тебе?
– Хочу издавать журнал. Если поможешь – подпишу с тобой половинную долю.
– Ну-ну. Могу представить, на что будет похож этот журнал. А как с твоей работой в газете?
– Проехали. Уволился сегодня утром.
Джонни присвистнул и схватился за голову:
– Вот это да! Слушай, Майк, так нельзя. Черт, ты же становился знаменитым. Твою колонку читали все! Смотри-ка, твой приятель Дэвид, – сказал Джонни, понижая голос.
– Ребята, выходите, – зашумел Дэвид, врываясь в гримерную. – Последний акт вот-вот начнется, и вы со всеми остальными должны ожидать свои реплики.
– Мы здесь обсуждали небольшое дело, – сообщил Долан.
– Хорошо, теперь, когда вы совсем-совсем закончили, вы пойдете на сцену?
– Но мы не «совсем-совсем» закончили, – огрызнулся Долан.
– Ладно, уже идем, – кивнул Джонни.
– Спасибо большое! – воскликнул Дэвид и умчался.
Долан зарычал:
– Он забывает, что это театр-студия. Забывает, что нам за это не платят.
– Не расстраивайся по пустякам. Он не может по-другому.
– Гомик несчастный! Эта его чертова самонадеянность меня достает.
– Он совсем не хотел тебя обидеть. На самом деле он восхищается тобой. Но тебе и вправду лучше отправиться на сцену. Ты – звезда и должен служить хорошим примером для остальных любителей.
– Так как насчет денег? Дашь?
– Я скажу тебе после репетиции.
– Джонни, какого черта ты усаживаешь меня задницей на раскаленную сковородку?
«Долан!» – послышался крик.
– Это Майер, – сказал Джонни. – Пойдем…
– Можно вас на минуту, Долан? – позвал Майер из зала.
– Конечно, – ответил Долан, спускаясь по ступенькам туда, где режиссер сидел с Дэвидом и парой других подчиненных.
– Вы понимаете, что у нас всего шесть репетиционных дней? – спросил Майер.
