С трудом, медленно и неуклюже, словно и в самом деле умерла, я поднялась, пошатываясь, дошла до кухни, включила чайник…
Я болела всю жизнь — и всю жизнь обо мне кто-то заботился, кто-то постоянно был рядом. Но выздоровела — и осталась одна. «У тебя ужасно испортился характер!» — заявили они и меня бросили. Или не бросили, а… «они меня одели и денег дали»?[1]«Кровать разобрали, куски унесли»?[2]Ах нет, конечно! Чай отдает травой, как когда его только заваришь, как когда он еще не успел настояться — я прекрасно различаю этот запах. Делаю глоток, другой — и отставляю чашку. Мне приходит в голову мысль. Иду в прихожую — там висит огромное, во всю стену, зеркало. Опускаюсь на пуфик, перевожу дух — мне страшно и весело, непривычно весело, будто собираюсь совершить некий хулиганский поступок, нечто запретное. Приподнимаю футболку, приподнимаюсь сама, приподнимаю взгляд — готова? Да что там тянуть! Я готова.
Вот он, шрам, бледно-розовый, справа. Все еще розовый, ведь даже года не прошло. Рывком сдергиваю с себя футболку, а затем и брюки. Немного холодно, немного знобит, а в целом мой эксперимент можно считать удачным: больше никаких шрамов нет, тех шрамов, которые непременно остались бы после вскрытия.
Долго и как-то бесстыдно рассматриваю свое тело в зеркале. А впрочем, при чем тут вообще стыд, ведь это тело — мое. И не только мое. Не это главное. Тело — живое: проверено, доказано и утверждено. И словно чтобы поставить окончательную резолюцию, закрепить последней печатью сей документ, провожу пальцем по шраму и для сравнения по другому боку, левому, где все гладко и чисто. Да, я жива. Можно одеваться. Но я медлю. Ловлю себя на мысли, что мне нравится смотреть на свое тело — мне нравится мое тело. Неплохая фигура, черт возьми, почему же я раньше этого не замечала? Зачем носила такую мешковатую одежду, вечно выбирала длинные юбки или широкие брюки? Зачем прятала свое тело? Мысленно одеваю себя в тот костюм с диска — дерзковато, но вовсе не вульгарно, и, кажется, мне идет. Сажусь на пуфик, закидываю ногу на ногу, улыбаюсь себе…
Снять! Немедленно снять этот ужасный костюм! И перестать так себя вести! Ужасная женщина! Непристойная женщина! Никаких моральных принципов. Такая вполне могла бы выстрелить…
Ей идет пистолет. В ее руке он даже смотрится стильно.
Ей идет, а мне нет!
Суетливо, словно меня застали врасплох, одеваюсь. Рукав у футболки вывернулся и никак не хочет встать на место, штанины у брюк перекрутились. Впадаю в панику, словно мой муж застал меня врасплох у любовника. Или жена любовника застала. Ах, какая глупость! Что я знаю вообще о любовниках, что я знаю об их женах, что я знаю об обманутых мужьях? Но брюки никак не натягиваются, запуталась окончательно…
Сгребла одежду в охапку, прижала к голой груди и бросилась в кухню. Захлопнула дверь и только тут смогла перевести дух, а потом и одеться.
…Чай остыл. Зато перестал пахнуть прелой травой. Зубы стучат о край чашки. Хотела выпить залпом, как воду из графина — головокружение в кабинете официального лица, вода течет по подбородку и попадает за ворот, руки трясутся и не удерживают стакан, — но только подавилась. Все это глупости. Нужно успокоиться. Ведь, конечно, нет никакого диска. Ведь, конечно, никакого такого диска быть не может. Нужно просто позвонить мужу — что может быть проще? Позвонить, поговорить, рассказать… «Представляешь, со мной произошла совершенно невозможная история. Я зашла в магазин, ну, тот, помнишь, возле нашей остановки, и… Приезжай, пожалуйста, мне очень нужна твоя помощь, мне очень нужно видеть тебя — увидеть, — потому что все это, конечно, просто смешно, но… Так что приезжай поскорее».
Я скользнула в прихожую — прошла решительным шагом, придвинула пуфик к столику, на котором стоит телефон, опустилась на краешек — удобно уселась, закинув ногу на ногу, набрала номер. Гудки, долгие, безнадежные — он не ответит, уже поздняя ночь, я видела краем глаза часы на стене, когда была на кухне, но не придала положению стрелок никакого значения, а сейчас-то понимаю. Он не ответит, он не любит ночных звонков, а если бы и захотел вдруг ответить, то ему не позволила бы женщина, которая спит теперь с ним рядом. Он не ответит, не приедет, нужно дожидаться утра. Утра дожидаться бессмысленно! Бесконечные, заунывные гудки, равномерно, неторопливо идущие, один за другим. Как в джазовой композиции «Караван». Мой караван гудков не собьется с ритма…
Трубка вздохнула, сердито, волшебным образом обрывая гудки.
— Привет! Это Ксения! — поспешно крикнула я в трубку, боясь, что ее повесят. — Хай! Это я! — нагло проговорила я, подражая женщине с диска.
— Господи! Ты хоть изредка смотришь на часы? Половина третьего.
— Да, извини, понимаю, — пролепетала я испуганно и, возмутившись, добавила ее голосом: — Приезжай, мне нужна твоя помощь.
— Приезжай? Да ты в своем уме? Ты хоть что-нибудь соображаешь?
— Нет! — совсем обнаглела — вошла в роль — я. — Соображать будешь ты, за нас двоих, это в общих интересах.
— Ничего общего между нами уже нет, забыла? С тех пор как…
— Ну да, помню, помню. И все-таки постарайся приехать, — примирительным тоном — примиряя себя и ту, с диска, — попросила я. — Мне очень нужно тебя увидеть.
Гудки и не думали сбиваться с ритма, бесконечные, заунывные гудки. Я положила бесполезную трубку. Он не ответит, он не приедет. Придется справляться самой. Тем более что уже давно наступила ночь. Как странно! Диск я купила утром, а теперь глубокая ночь.
Ночь… Когда-то самое страшное время для меня — ночью боль становилась невыносимой, я была уже и не я, сознание ускользало, ускользало… Может, и сейчас происходит нечто похожее? Нет, ведь я выздоровела. И потом, диск-то купила утром.
Теперь я уже и в этом совсем не уверена. Такой диск купить невозможно. Он остался на диване, в комнате, я хоть сейчас могу проверить — но все равно не уверена. Не верю себе, не верю своему восприятию, не верю, что я — реальна, не верю, что мое прошлое, в котором до сегодняшнего дня совершенно не сомневалась, — мое, а не чье-то чужое.
Диск на диване — невозможный диск! Лай собаки заглушает… Как я устала! Ничего проверять сегодня не буду, это бессмысленно. Возможно, завтра реальность вернется ко мне.
Проснувшись утром, я не стала залеживаться в постели, прокручивая события вчерашнего дня. Бодро вскочила, раздернула шторы, включила радио и даже сделала пару энергичных упражнений, подсмотренных в каких-то советских фильмах семидесятых, приняла душ, растерлась полотенцем — здоровое утро здорового человека, не обремененного роковыми тайнами. Сварила кофе, чуть отступая от сценария (в тех фильмах пили преимущественно грузинский чай из непрезентабельных бумажных пачек), позавтракала. И только после этого решилась вернуться к диску. Я очень надеялась, что мои здоровые действия оздоровят и реальность: на обложке будет запечатлена совершенно не похожая на меня актриса, а сам фильм — обычный голливудский триллер, не имеющий ко мне лично никакого отношения.
