Перед глазами вспыхивали отдельные образы – будто она пыталась вспомнить историю, произошедшую много лет назад. Свежо было только ощущение капель на коже.
Звать служанку не хотелось, поэтому девушка сама справилась со всем исподним бельем, нижней юбкой и платьем, проигнорировав ненавистные корсет и кринолин из ивовых прутьев. Отец проявлял снисходительность к ее внешнему виду дома, а сама Хелена, не считая себя от природы красивой, не видела смысла в попытках что‑либо исправить.
Мадемуазель де Фредёр спускалась к завтраку в растрепанных чувствах. Старая лестница от каждого шага тихо поскрипывала. Из гостиной раздались голоса – оказалось, уже с утра к отцу потянулись визитеры.
– …И на момент развода они были настолько «на ножах», что делили даже столовые приборы! Нам пришлось описывать каждую десертную вилку!
Раздался тихий, похожий на шипение смешок. Хелена беззвучно скользнула в гостиную и взглядом сразу столкнулась с гостем:
Напротив отца, который привычно вспоминал истории, связанные с работой, сидел незнакомый мужчина. Тот смеялся, прикрывая пальцами рот, отчего звучал глухо. Его словно душили. Высокий, костлявый; одежда вся черная – на фоне светлых тонов комнаты он выглядел приглашением на чьи‑то помпезные похороны. В руке незнакомец держал бокал с коньяком. Поодаль лежал старый цилиндр, бархат на нем выгорел пятнами.
– С поздним утром, дорогая! – поприветствовал ее отец, не меняя воодушевленного тона. Внешний вид дочери его, судя по всему, совсем не смутил. – Это моя любимая дочь, мадемуазель Хелена. Мадемуазель Хелена, это мой давний друг, месье Леонард Гобеле.
Гость с кресла не встал. Подхватив с пола шляпу, он на секунду водрузил ту на голову, приподнял и вальяжно откинул обратно. И улыбнулся, не убирая руки от лица.
Не найдясь, что сказать в ответ на вульгарность, Хелена демонстративно отвернулась к отцу.
– Можешь ли себе представить – мы с Леонардом не могли встретиться с конца января! Все это время он провел в Будапеште, чтобы помогать кузине после рождения первенца. Кажется, это были первые крестины, в организации которых вы принимали участие?
Мужчина слегка вскинул брови и, по-прежнему не отнимая руки, ответил:
– Признаю, я привык к торжествам другого толка.
– Ох, друг мой! – Отец на этих словах приобнял гостя за плечи. – Дети, эти цветы жизни… Чем больше работаю с людьми, чей брак распался, тем больше начинаю возвышать ценность семей.
Потупившись, Хелена заметила, что на манжетах перепутаны пуговицы, но поправляться уже было поздно.
– Да, это безумно интересно, – наконец не выдержала она. Сразу же вспомнилась сотня причин находиться где угодно помимо гостиной. – Но после долгой разлуки, думаю, вам многое хочется обсудить. Я вас оставлю.
Хотелось есть, мысли занимал только запах булочек с кухни. Она уже развернулась, но раздался голос отца:
– Если хочешь, милая. Но хорошо ли ты себя чувствуешь? Не знаю, в чем причина, но выглядишь слегка потерянной.
Месье де Фредёр не относился к наделенным интуицией людям, поэтому, посчитав это формальным волнением, выставленным напоказ перед гостем, Хелена промолчала и, тряхнув волосами, вышла.
Лишь после того, как в коридоре глухо застучали ее каблуки, раздалось саркастичное: «Я знаю, почему вам так показалось, месье, – дело в очаровательно небрежных манжетах!»
Сказав это, Леонард вновь глухо засмеялся себе в ладонь.
* * *
Пласид де Фредёр, отец Хелены, и в молодости отличавшийся ростом и шириной плеч, к своим пятидесяти годам стал выглядеть лишь мощнее и крепче; издалека его можно было с легкостью принять за циркового силача или боксера.
Младший сын в именитой семье, Пласид был лишен наследства, и потому уже двадцать семь лет служил адвокатом. Уважающий Наполеона III хотя бы за то, чьим племянником тот являлся, Пласид поддерживал его политику еще до формирования Второй Империи [1] и оттого пользовался расположением нынешних властей. За глаза его называли дворянином мантии [2], но вера Пласида в правоту императора была непреклонна, в лицо упрекнуть его в фарисействе никто не осмеливался. Говорил мужчина красиво, витиевато, глубоким и мягким голосом. Но речь его была подобна шелковой нити, что тянется, поблескивая на солнце, и все никак не заканчивается.
Пласид любил заводить знакомства и умел сквозь года пронести крепкую дружбу. Среди приятелей он слыл консервативным и старомодным, но и первая проседь у него появилась раньше всех остальных.
Тем же вечером они с Хеленой, не нарушая семейной традиции, пили чай перед отходом ко сну. Два кресла были повернуты к окну, занимающему всю стену, – на фоне ярко освещенных обоев оно походило скорее на зияющую пробоину. Чудилось даже, что стекла в нем тонкие, подобно пергаменту. Спустя всего миг они могли бы потрескаться и комната, словно водой, наполнилась бы густой ночной теменью.
– Отец, скажите, где вы познакомились с этим странным мужчиной?
– Это довольно долгая история. К тому же, честно говоря, – он вздохнул, – причина нашей первой встречи не очень приятна для меня.
– И все же? – не отступала Хелена. Уклончивость в ответе отца лишь распалила ее любопытство. – Не верю, что вы могли познакомиться в кругу общих друзей, у вас с тем неприятным господином не может быть ничего общего.
Пласид нахмурился, поджал ненадолго полные губы.
– Я познакомился с ним на похоронах твоей матери.
«Ну вот опять. Отвратительно».
Тишина в комнате резко стала натянутой. Отвернувшись, Пласид неловко закашлялся, а Хелена опустила взгляд.
Перед ними остывал чай, и тишину нарушало лишь назойливое щелканье резных часов на стене. Находиться в комнате хотелось все меньше.
– Знаешь, дорогая, завтра меня ожидает очень тяжелый день, я бы предпочел лечь пораньше. Да и тебе стоило бы.
Хелена с готовностью поцеловала отца в щеку и заторопилась к себе. Они затронули тему, которой она старательно избегала всю жизнь. Внутри перемежались раздражение и саднящее чувство вины.
Обернись она, увидела бы, как отец сгорбился, столь несвойственно для себя, а ведь минуту назад его возраст был почти незаметен. Не выдержав, мужчина все же закрыл лицо руками и отвернулся. Возможно, увидь его девушка в таком состоянии, она куда лучше поняла бы отцовские чувства.
Но Хелена не обернулась.
Аркан III
Семнадцатое августа того года многим запомнилось сильным, не прекращавшимся всю ночь градом: ветки стучали по окнам, словно покойники лишенными плоти костями. Листья на них царапали со звуком наждачной бумаги. Врача, за которым послали больше часа назад, все еще не было.
Ветер ломился в двери, подобно разъяренному мужу. Иногда даже чудилось, что на крыльце действительно кто‑то стоит. Каждый раз слуги спешно отпирали замки, но кроме сквозняка впускать
