говорил Ефим Евграфович. — Значит, и дар общения с мёртвыми переняла.
— Ты прекрасно это знаешь, — ворчала хозяйка. — Не простыл, часом?
— Извини, — положил на сердце руку, — я не верил в твой дар! Считал тебя шарлатанкой. Понимаю, зарабатывать на доверчивых людях тоже можно. Человек, он таким создан, чтобы верить во всё неестественное. Рано или поздно приходит просветление. Я и в Бога не сразу поверил. Всё наука да наука. Тьфу, чем ближе к смерти, тем наука дальше и мутнее.
— Что случилось? — спросила Нюра.
Ефим Евграфович посмотрел на неё влажными глазами, достал из кармана шубы измятую пачку с папиросами и вытянул одну зубами. Закурив, выдавил из себя наваристое облако голубоватого дыма и присел у окна. Он будто боялся говорить или не знал, с чего начать. Папироса медленно тлела в дрожащих пальцах.
— Понимаешь, Нюрк, — начал он голосом, полным отрешённости. — Сложно объяснить, когда умерший сосед приглашает сыграть с ним в нарды. Кажется, что сама смерть пришла за тобой, а уходить-то боязно. Я постоянно говорю, что готов уж, место на кладбище двадцать лет назад купил. А смелость-то, она вся в штанах осталась. Не хочется помирать, страшно!
— И какой сосед тебя играть зовёт? — спросила Нюра, подставив гостю блюдце. — Тут все соседи, а за оврагом ещё полсотни под крестами.
— Какой-какой… — Ефим Евграфович вмял окурок в блюдце. — Филиппыч! Ты знаешь его!
— Филька Свистунов, что ли? — засмеялась бабка. — Этот хряк никому житья не давал. Я точно знаю, это он заколол мою свинью и кровь с неё слил! Чупакаброй всех пугал, а сам вон как поступил. Ну ничего, воздалось паскуде сполна, мучается теперь.
— Что мне делать-то, Нюрк?
— Если просит сыграть, то сыграй. Отстанет, зуб тебе даю! Это призрак, у него здесь остались незаконченные дела.
— Зуб она даёт, — ухмыльнулся дед. — Видится мне, Свистунов не просто так прислал подарок. Меня же изнутри всего разрывает. Понимаешь? — постучал себя по груди. — Как будто совесть взыграла.
— Если совесть взыграла, то она есть! — утвердила Нюра.
Она задумалась, а через секунду как ошпаренная сорвалась и ушла из кухни в одну из спален. Оттуда донёсся скрип открывшейся дверцы. Копошение сопровождалось бормотанием. Ефим Евграфович, стоя в центре кухоньки, не понимал, что происходит. Помещение медленно заливалось бронзовым светом, предвестником вечера. Ещё полчаса, и улицу затопит мрак, а небо окропят мириады подмигивающих звёзд.
Ефим, не дожидаясь Нюры, решил уйти, но хозяйка окликнула его, догнала и развернула. В её руке лежал букет сухой полыни.
— Возьми, — протянула она траву, — распихай по карманам, оботрись, пропахни полынью перед тем, как пойдёшь к Свистунову. Это должно отпугнуть его!
В предбаннике раздался свиной визг. Бабка всполошилась, округлила испуганные глаза. Шаталин положил на её костлявое плечо руку и произнёс:
— Не бойся ты так, это мой Василий.
— А почему он здесь? — спросила та.
— К тебе привёл, — ответил Ефим Евграфович. — На время… Пригляди за ним.
— Ты что удумал, старый? — обомлела Нюра.
Шаталин промолчал, испустив тяжёлое дыхание. Забрав букет полыни, он опустил глаза в пол и развернулся к двери. Толкнул её от себя, впустив в жилище вечерний морозец, и сделал шаг в предбанник. За спиной прозвучал голос Нюры:
— Ты, главное, завтра с утра приди!
Ефим Евграфович намеревался закрыть за собой дверь, но его снова окликнула Нюра:
— С Новым годом, гнида! — произнесла она мягким тоном.
— С Новым годом! — отозвался Шаталин, но не обернулся. Он потянул за собой дверь и скрылся в темноте предбанника.
***
Ефим Евграфович остановился у одинокого магазина на обочине. Изба, приклонившаяся на один бок под грузной шапкой снега на крыше, не первый год удивляла своей стойкостью. Единственный в деревне универсам работал без выходных, хоть и пребывал почти всегда в унылом одиночестве.
Старик поднялся по ступеням, обстучал валенки об крыльцо и под звон колокольчика, висящего над дверью, вошёл внутрь обнеженного теплотой помещения. Тусклый свет заливал полупустые полки с продуктами и стеллажи с химией, порошковый запах которой до першения в горле пропитал воздух. Тишину разбавляла мелодия, лившаяся из радио, что стояло на подоконнике у зарешёченного окна. Рядом, в кресле за прилавком, сидела женщина средних лет. Она безотрывно кусала карандаш, держа перед собой журнал со сканвордами, и с умным лицом раскрывала едко напомаженные губы, тихо выговаривая слова. Ефим Евграфович снял шапку, подступил к прилавку и застыл в боязни потревожить Тамару Борисовну, продавщицу и заведующую в одном лице. Однако женщина и сама услышала робкие шаги, хотя минутой ранее раздавшийся звон колокольчика будто миновала вниманием. Тамара поднялась, разгладила на пышной груди розовый фартук и с милой белозубой улыбкой разговорилась:
— Ефим Евграфыч! Вам, как обычно, бублики? Возьмите пряники, свежие, очень вкусные! Дать попробовать?
— Спасибо, Тома, да зубы не заточены.
— Они очень мягкие…
— Верю, верю, дорогая, но действительно, мне сейчас только пряниками объедаться, когда на душу беда упала.
— Что стряслось? — в испуге побелела Тамара. — Кто в этот раз?
— В том-то и дело, что туды никого, а оттудова ко мне постучались! — Ефим Евграфович положил на прилавок букет сухой полыни и, снизив тон, добавил: — Поговаривают, ты, Томка, с мужем-то своим однажды видалась? Правда али врут?
— Ой, да глупости всё это, — звонким голосом отнекивалась Тома. — Наговорят вам, а вы, дядь Ефим, и верите… — склонилась к нему и шёпотом добавила: — Не я видалася, а свекровь моя. Ей после смерти сына совсем поплохело! — женщина посмотрела на старика исподлобья и спросила: — А кто растрепал-то?
— Да какая разница, кто растрепал, — Шаталин шмыгнул острым носом и хлопнул ладонью по прилавку. — Верю я в это… поверил! Ко мне же тоже призрак наведался.
— Ай тётя Маша навестить решила? — состроила улыбку продавщица.
— Если бы жёнушка моя оттудова пришла, я бы точно кони двинул! — голос его дрожал. — Соседушка Филиппыч посылку мне прислал.
Женщина, заинтересовавшись историей, выключила радио и взяла с витрины пакет с сахарным печеньем. Поставив его перед собой, достала одно и принялась разжёвывать, внимательно смотря на посетителя.
— Зовёт в нарды играть, иначе, говорит, не отстанет! — продолжил он в смятении. — Я что, помеченный? И причину-то какую странную выдумал. Говорит, нужно исполнить желание земное, в нарды победить! Ему эти нарды, помню, в пятку не упёрлись.
— Филиппыч, — задумалась женщина. — Это тот дедушка горбатенький? Как же его… эм-м. Вспомнила, Филька Свистунов!
— Он самый, — в недовольстве отвернулся Ефим Евграфович.
— Да, помню, пройдоха тот ещё, — негодовала Тома. — Продукты постоянно взаймы брал! Так и помер должником. Ну ничего, за косарик-то с него там боженька три шкуры сымет.
— Я вот зачем пришёл-то! — содрогнулся. — Совета хотел спросить. Как думаешь,
