выглядит он сейчас не самым презентабельным образом, а в карманах ни документов, ни денег, Славик вдохнул поглубже, прижался к чьей-то обширной, пахнущей паленой шерстью спине и проскользнул через турникет. Вслед ему неслись возмущенный свист и крики:
— Маску надеваем, молодой человек! Маску!
Торопливо хромая вниз по эскалатору, Славик на ходу достал из кармана и натянул на нос маску, выданную в аптеке. Люди, которые оборачивались на свист из вестибюля, поглядывали на него с сочувствием. Хотя Славик бы за это не поручился — поди разбери выражение лица, если одни глаза видны.
Славик спустился на станцию, ввинтился в поток спешащих на поезд пассажиров и позволил себе немного расслабиться только тогда, когда за ним закрылись двери вагона.
***
В маске было душно, снимать ее Славик боялся, а без смартфона или хотя бы журнала, которые позволяли бы не замечать длинных грохочущих перегонов между станциями, его одолела унылая транспортная скука. Ехать предстояло долго. Изучив всю рекламу в вагоне — банк, квартиры от застройщика, какое-то новое приложение, шоу-балет «Спящая царевна на роликах» (он хмыкнул, живо представив себе девицу в кокошнике и наколенниках, которая спит и едет одновременно), — Славик задремал. В легком сне наяву он то все чувствовал и понимал, готовый в любой момент открыть глаза, то погружался в цветное калейдоскопическое марево, в котором кто-то что-то остервенело искал, и Славик хотел помочь, но его отталкивали. Из этого сна его выдернуло лишь однажды — когда полный бархатистого актерского равнодушия голос объявил вслед за очередным давно знакомым названием: «Переход на станцию „Гречневый рынок“». Что еще за рынок, мысленно засуетился Славик. Птичий знаю, еще какой-то был, вроде на «ч», туда все ездили за дешевыми тряпками, но разве хоть одна станция метро когда-нибудь называлась в честь рынка? Мысль поползла в ненужном направлении, попыталась нащупать образ той, которая научила Славика ездить на рынок за тряпками, — а ее как звали, на какую букву, может, на «л»? За образом потянулись спутанной гирляндой вопросы, от которых внутренности сковывал холод, воспоминания, прикасаться к которым было больнее, чем к израненным пяткам…
Не хочу, подумал Славик, не надо — и, закрыв глаза, усилием воли нырнул обратно в цветное марево. Там по-прежнему кипели поиски, и вскоре Славик уже сам был озадачен тем, как бы поскорее найти и изловить серого полупрозрачного зверька, который бегал под ногами пассажиров и был виден только в поле бокового зрения.
А потом бархатистый голос свыше объявил его станцию.
***
Славик вышел из метро по давно затверженному маршруту — из стеклянных дверей налево, потом по лестнице направо — и остановился. Привычные городские декорации, приплюснутые сверху дымным небом, были установлены неправильно. Куда-то подевался ненавидимый всем районом огромный высотный ЖК, против строительства которого местные жители долго протестовали, и Славик тоже протестовал. Он прекрасно помнил, как ругался в официальном паблике района и с удовольствием вместе со всеми именовал высотку «цитаделью зла». Теперь же цитадель исчезла без следа, а на ее месте тянулись разноцветные шеренги гаражей и скверик с каруселью. Славика толкнули в спину, потом задели сумкой, и он, опомнившись, побрел в сторону дома, сам не зная, не обнаружится ли и там какая-нибудь бессмысленная и необъяснимая подмена.
Дом был на месте. Только двери подъездов неизвестные вредители успели выкрасить в лиловый, но Славик был не в том положении, чтобы придираться к цветам. Он подошел к своей, четвертой с торца, двери, сунул руку в карман…
Пелена милосердного беспамятства, окутавшего его сознание в тот самый миг, когда он познал ледяную красоту истинного Женечкиного голоса, развеялась окончательно. Воспоминания заныли и закровоточили. Ну разумеется, ключей в кармане не было и быть не могло. Он не успел подумать о том, что надо бы снять их с крючка у двери и захватить с собой, когда в последний раз выходил из дома, точнее, когда Матильда выталкивала его из квартиры. Он вообще ни о чем не мог тогда думать, кроме темной глянцевой лужи, растекавшейся вокруг Лесиной головы. Сейчас эта кровь, наверное, въелась в паркет и засохла, и ничем уже не отчистишь — Леся будет ругаться, она ненавидит пятна, а еще больше ненавидит их оттирать.
Господи, подумал Славик. Она ведь до сих пор там лежит. Или того хуже — ее кто-нибудь нашел. Дверь распахнута, полицейские ходят по квартире прямо в ботинках — Леся будет ругаться, она терпеть не может, когда не переобуваются после улицы, — спрашивают у соседей, кто еще тут жил…
Славик попятился и чуть не свалился с крыльца. Ловя равновесие, скользнул взглядом по окнам — и увидел, что в их с Лесей квартире горит свет. Дрожащим пальцем Славик посчитал этажи, чтобы убедиться, что не перепутал. Четыре этажа вверх от козырька, третье слева от дерева — да, это их окно. Значит, полиция уже там и кто-нибудь в любой момент может заметить подозрительного парня, который ошивается у подъезда.
Славик пригнулся, нахлобучил на голову капюшон и поспешно поковылял прочь, стараясь не морщиться от боли в ногах и вообще иметь самый непринужденный вид. Попавшаяся ему навстречу старушка с сумкой на колесиках резво перешла на другую сторону улицы и, кажется, перекрестилась.
***
Славик сам не очень понимал, куда именно он идет, а одинаковые дворы с отделанными плиткой девятиэтажками все повторялись и повторялись, словно окружающая действительность ушла в «спящий режим», давая ему время успокоиться и подумать. В одном из дворов он заметил над подвалом вывеску «Печати, штампы», очень похожую на ту, которую ему показывало хрупкое создание Женечка, объясняя свою немоту. Тогда Славику так и не удалось разгадать очередную Женечкину шараду, поэтому, пытаясь отвлечься от боли в пятках и отчаяния в душе, он принялся лихорадочно соображать: штампы бывают на документах, на больничных простынях, еще в кино бывают, это плохо, и в паспорте, это тоже плохо, хотя Леся считает, что хорошо (хватит Леси, не думать о Лесе). Теперь печати, киоск «Печать» отправить в печать, нет, не то, запечатать, кольца-печатки на пальцах деловитых, самоуверенных чужаков, которые пришли в магазин, — надо было драться, расквасить их скучные сытые лица, схватить с прилавка тот канцелярский нож. Но теперь поздно, магазина больше нет, дверь, похожая на плитку шоколада, исчезла, дверь запечатана, письмо запечатано, поставить печать, печать на устав, печать на устах, «и на устах его печать», откуда это, какое-то стихотворение, учили в школе… Славик вспомнил слегка
