собрании, а иногда, хотя и редко, просто на улице.
Катя Пашкевич по натуре была довольно упрямой и своенравной девушкой, и после строгого разговора с матерью интерес её к Борьке Алёшкину не только не пропал, а даже наоборот – возрос. Помогла этому и уезжавшая на север сестра Мила, которая, прощаясь, сказала:
– Катенька, Борис – парень хороший, толковый, может со временем значительным человеком стать. Митя мне говорил, что к тебе у него чувства серьёзные, не упусти своего счастья!
Катя покраснела и даже зло топнула ногой:
– Да что вы все ко мне с этим Борькой пристали?!! Что он вам? Я сама не маленькая, нечего меня учить и наставлять без конца! – крикнула она запальчиво и убежала в небольшой палисадник, находившийся перед домом, где её стараниями было сделано несколько клумб, покрытых разнообразными цветами.
Она с детства любила выращивать цветы и всё время, которое удавалось выкроить после большой работы по дому, лежавшей на её плечах, и выполнения общественных обязанностей, Катя отдавала этому делу. Заметим, что увлечение цветоводством сохранилось у неё на всю жизнь, и, как правило, это дело ей удавалось как нельзя лучше.
Пропалывая одну из клумб, она ещё долго ворчала что-то себе под нос, но как только начало темнеть и наступила пора идти в клуб, быстро собралась и помчалась.
Не успела она выйти из калитки, как встретила Бориса.
– Ты куда? – спросил он.
Девушка недовольно надула губки и сердито посмотрела на неожиданно появившегося парня – виновника бесконечных упрёков и непрошеных советов, получаемых ею. Но, увидев его восторженно-радостное лицо и блестящий взгляд, сама не сумела сдержать улыбки:
– Как куда? На собрание! Ты что, забыл?
Они пошли вместе.
На второй же день своего появления в Шкотове Алёшкин стал секретарём шкотовской ячейки РЛКСМ, заменив на этом посту Гришу Герасимова, у которого и так было много работы в райкоме. Узнав, что Борис переехал из Новонежина и обоснуется в Шкотове, Герасимов предложил его кандидатуру секретарю райкома Смаге, тот согласился. Таким образом, на первом же собрании Алёшкина избрали секретарём ячейки. Голосовали за него дружно: большинство комсомольцев его отлично знало, с некоторыми он учился, некоторых в своё время принимал в комсомол, так что избран он был единогласно.
Кроме этой солидной нагрузки, он, конечно, не мог отказаться и от участия в работе драмкружка.
В начале августа, возвращаясь из клуба (они теперь нередко шли вдвоём, хотя и на расстоянии друг от друга), Катя сказала, что вопрос о её переезде в город решён окончательно.
– В этом ты тоже виноват: сестрёнки нас не раз вместе видели и в клубе, и на улице, и, конечно, всё рассказывали дома, а меня – так прямо задразнили тобой, – заметила она недовольно.
Борис от этих слов сразу очутился на седьмом небе. Хотя они и были произнесены как будто недовольным тоном, но ведь ими Катя невольно признавалась, что их что-то связывает, что не только он, но и она не очень хочет этой разлуки.
– Вот мама – хоть и молчит, и мне о тебе больше ничего не говорит, но только деятельно готовится к моей отправке, чтобы поскорее меня подальше от тебя услать, – закончила Катя, искоса поглядывая на парня.
– Не удастся! – решительно заявил тот. – Я уже решил, если ты в город поедешь, так и я тоже поеду. Немного деньжат у меня есть. Поеду, сдам экзамены в ГДУ на лесной факультет и буду учиться там.
– Какой ты скорый, – улыбнулась Катя, – а хвастун какой! Зачем только я разговариваю с тобой?
– А вот увидишь, никакой я не хвастун!
У Бориса, когда он что-либо решал или задумывал, исполнение горело, как на пожаре. Мы уже достаточно долго его знаем, чтобы этому поверить.
Вечером этого же дня он переговорил с родителями, одобрившими его намерение. Они тоже опасались за его судьбу. До них доходили слухи о его ухаживании за Катей Пашкевич, и мать с отцом, за два года успев уже изучить его характер, боялись, как бы парень не натворил каких-нибудь глупостей. Они обрадовались Бориному решению, решив, что учёба и отъезд во Владивосток отдалят его от Кати.
На следующий же день после разговора с Катей Борис выехал во Владивосток, он ведь находился уже в отпуске. Несмотря на то, что экзамены уже начались, его, как явившегося с производства, имевшего хорошие рекомендации от Озьмидова и Дронова (начальника кадров Дальлеса), а также и учитывая то, что он комсомолец, к сдаче допустили.
Поселился он у жившего в Голубиной пади (был такой район во Владивостоке), студента I курса лесного факультета, своего школьного товарища Коли Воскресенского.
Борису предстояло сдать всего три предмета: русский язык – письменный и устный, то же по математике и устный по обществоведению.
С русским он расправился в один день, сдав сразу и устный, и написав с одной из групп сочинение. Ему удалось получить пятёрку (опять ввели цифровые отметки), благодаря его начитанности и отличной памяти.
Письменную работу по математике он выполнил тоже на пять, а вот с устным ответом пришлось попотеть. Дело в том, что в своё время их класс не успел пройти положенную по математике программу. В тригонометрии он знал, по существу, только название, а экзаменатор, просмотрев его письменную работу и убедившись, что алгебру и геометрию абитуриент знает хорошо, решил сосредоточить своё внимание именно на тригонометрии, и тут Борис засыпался. Он не придумал ничего лучше, чем чистосердечно признаться в том, что в школе они тригонометрию не проходили и что ответить на поставленные вопросы он не сумеет.
Преподаватель недовольно хмыкнул, а затем принялся гонять Бориса чуть ли не по всему курсу алгебры и геометрии. Убедившись, что по этим предметам у поступающего знания достаточно прочные, он вывел ему четвёрку.
К стыду Алёшкина, самая низкая оценка оказалась у него по последнему из сдаваемых предметов, а именно – по обществоведению. К подготовке он отнёсся легкомысленно и, несмотря на предупреждение более опытного Коли Воскресенского, посчитал, что с этим-то делом он, как комсомолец, справится без труда. На деле оказалось не так.
В то время, когда Борис учился в школе, предмета обществоведение не было совсем, если не считать те скудные знания, которые были им получены при изучении политэкономии Богданова в Кинешме, да таких же разбросанных понятий, полученных на занятиях политкружка при комсомольской ячейке, то есть ничего системного по этому предмету он в голове не имел. Между тем, уже с 1924 года в школах преподавалось обществоведение по учебнику Е. Ярославского, в котором излагалась
