чьей-то невнимательности употребленные рядом с именем или титулом императрицы [там же]. Термин «Слово и дело» был отменен в 1762 году Петром III. Однако отождествление права на критику власти с нанесением оскорбления власти и государству сохранялось в России еще долгое время, вплоть до конца ХХ века. Отсутствие свободы слова и борьба с инакомыслием неизменно перерастают в отсутствие свободы мысли: так, в сталинские времена страх перед репрессиями приучал людей не только не говорить, но и не думать то и о том, что было запрещено властью. Демократические изменения, гласность, открытость, продекларированные в России при М.С. Горбачеве, привели не только к раскрепощенности в выражении оценочной модальности в разного рода текстах, в том числе, разумеется, в текстах СМИ, но и к раскрепощенности мысли. Выдающийся современный философ Г.Ч. Гусейнов так характеризовал этот период: «Само появление свободного дискурса ошеломило людей, столкнуло каждого носителя языка с самим собой как с носителем другого сознания [Выделено Г.Ч. Гусейновым — В. С]....Другим сознанием стал для носителей языка весь их отложившийся в языке старый опыт существования в идеологическом обществе» [Гусейнов 2003: 6];
б) Общенациональные архетипические оценки и реакции в отношении власти. Ими также определяется восприятие власти и интерпретация ее в текстах разных периодов. Одной из основных специфических черт российской ментальности ученые называют амбивалентность (то есть двойственность) в отношении народа к власти [Колесов 2007: 520]. В.В. Колесов подчеркивает, что русский человек постоянно ищет «авторитета» («…русский патернализм») и при этом он постоянно отвергает то, что ему навязывается: «русский подчиняется», но «авторитета в конечном, запредельном счете… главного и единственного, для него все же нет….И в этом причина многих трагедий и бед» [Колесов: 520]. Проявление амбивалентности — легкость, с которой русский народ в поисках идеального властителя делает сакральной фигуру того или иного политического лидера (Ленин, Сталин в советские годы, попытка возродить миф о Сталине как о «великом вожде» советского народа в наши дни) или, наоборот, низвергает прежнего кумира. Двойственность в мышлении и упрямство приводят, в конечном итоге, к неспособности объективно оценить ситуацию или персону политического / государственного лидера. Пример тому — столкновение двух противоположных мнений о Сталине в телепрограмме Владимира Соловьева «Поединок» от 3 марта 2016 года и результат голосования телезрителей по этой словесной дуэли. Заявленная ведущим тема диалога — «Сталин и сталинская эпоха. Как, сохраняя объективный взгляд на историю, извлечь уроки на будущее?». Участники — председатель Либерально-демократической партии России Владимир Жириновский и председатель партии Великое Отечество Николай Стариков. Противоположные мнения о Сталине вербализованы ведущим в обозначениях-характеристиках: «великий правитель» — «кровавый диктатор». В выступлении В. Жириновского — множество слов с негативной оценочностью (и той, которая заключена в семантике слова, называющего негативные, отвергаемые обществом явления, и коннотативной): «самый кровавый диктатор в истории человечества, а не только в истории нашей страны», «вся деятельность Сталина — это уничтожение конкурентов», «человек неприметный, ничего не умел», «уничтожена церковь», «уничтожена литература», «уничтожена промышленность», «проиграл войну, и 41-й, и 42-й год», «тотальное разрушение», «в наручниках вся страна была… лагерями покрытая, с тифом, с каторгой», «Все его ненавидели, кто знал, какой он негодяй и преступник», «арестовывали людей», «Кирова убил Сталин», «демократии в стране не было, никого не выбирали», «это был деспот, он всех расстреливал», «такие люди не должны быть во главе государства» и т. д. Однако В. Жириновскому не удается склонить на свою сторону не только оппонента (Н. Старикова), но и зрительскую аудиторию. Результат голосования телезрителей: 29 832 — за Жириновского, 81 256 — за Н. Старикова, защищавшего Сталина, подчеркивавшего достижения его эпохи. Этот результат — яркое проявление амбивалентности. Несмотря на убедительность доводов В. Жириновского, побеждает ностальгия значительной части общества по «сильной руке» и жесткому правлению и вместе с тем упрямое нежелание признать страшные и бесспорные факты, не пропущенные (к счастью!) через собственный жизненный опыт;
в) Материальные, физические и психологические потребности, которые испытывает общество, в том числе и журналисты, в данный момент, также относятся к числу экстралингвистических факторов, обусловливающих вербальную наполненность смыслового пространства «власть». Некоторые исследователи считают, что восприятие власти населением определяется именно ими. При этом неудовлетворенные потребности, по мнению авторов коллективной монографии «Образы российской власти: От Ельцина до Путина», могут сыграть «роль спускового крючка» [2009: 106]. Они оказываются той призмой, которая: а) «отражает или искажает объективные характеристики существующей реальной власти» [там же: 106]; б) определяет качества складывающегося в сознании населения образа власти идеальной [там же: 106]. Так, отмеченный выше возросший интерес современных россиян к фигуре Сталина — это проявление неудовлетворенной потребности в сохранении порядка и законности, а также потребности в национальной самоидентификации, которая порождает мечту о независимой, сильной, пусть даже тоталитарной власти. Потребность в восстановлении авторитета России как одной из сильнейших держав мира, страны, победившей фашизм, диктует содержание и выбор языковых средств во многих публикациях газеты «Завтра» (см., например, статью А. Проханова «Свято-мученик Иосиф», с использованием разнообразных метафор-конфессионализмов: «Сталин — это чудотворец победы»; «Он принял мученическую смерть за Родину, за чертог Богородицы» и т. д.). Этой же потребностью объясняется победа Сталина в телевизионном проекте «Имя России» в июле 2008 году.
К психологическим потребностям относятся также: а) потребность в самореализации (то есть стремление к достижению необходимого социального статуса, обретению уважения и внимания со стороны окружающих); б) потребность в самоактуализации — стремление личности стать равной самой себе идеальной [Образы российской власти: От Ельцина до Путина: 107]. Невозможность полностью удовлетворить их — одна из причин распространения иронии и скепсиса в текстах о власти постперестроечного периода. В иронических и скептических интонациях обнаруживается в том числе разочарованность части общества: «граждане перестают ожидать именно от власти реализации своих потребностей» [там же: 107].
Наконец, негодование, вызванное мигалками, спецномерами и спецсигналами (активизация этой лексики — в многочисленных публикациях СМИ первого десятилетия XXI в., например: «С привилегиями для чиновничьих авто «Новая газета» борется уже шестой год. В 1999-м началась наша акция «Нет мигалкам на дорогах!»» — Нов. газ., 2004, № 30; «Инициатива по запрету «мигалок» для чиновников набрала 100 тысяч голосов россиян» [загол., drom.rul8.03.2014], объясняется, кроме всего прочего, неудовлетворенной физической потребностью — отсутствием свободы проезда, бесконечными пробками на дорогах. А раздражение, вызванное этими неудобствами, стимулирует психологическую потребность разрядить его на ком-то — разумеется, на власти;
г) Существенную роль в выборе языковых средств, наполняющих смысловое пространство «власть», играет социально-ролевая стратификация, принятая в социуме. И.А. Стернин выделяет следующие ее основные черты. Социальные роли делятся на разновидности по: а) степени официальности: официальные, неофициальные, полуофициальные; б) по месту в иерархии: вертикальные и горизонтальные; в) по характеру
