уехал с фрейлейн фон Велльберг. Но это только делало ее ребенка еще более ценным для Аталы.
Интересно, как она объяснит ему, что его отец умер? Как можно сказать такое трехлетнему ребенку? Сейчас у нее не хватало духу перебивать Герхарда, пока он играл с деревянными кирпичами, которые были его любимой игрушкой.
Атала всегда находила, что ее сыну интересно наблюдать, как он раскладывает яркие кубики. У него было инстинктивное чувство симметрии. Если он помещал один кубик определенного цвета или формы с одной стороны своего последнего замка, или дома, или фермы (Герхард всегда точно знал, что он строит), то другой, точно такой же, должен был идти с противоположной стороны.
Она наклонилась и поцеловала его в макушку. - Мой маленький архитектор’ - прошептала она, и Герхард просиял от удовольствия, потому что это было его любимое из всех ее ласкательных имен.
"Я скажу ему", - сказала себе Атала, но не сейчас.
Когда Конрад вернулся из школы, она рассказала обо всем обоим своим мальчикам. Ему было всего десять лет, но он уже считал себя хозяином дома. Поэтому он старался не выказывать никаких признаков слабости, когда ему говорили, что отец, которого он так сильно любил, умер. Вместо этого он хотел знать все подробности случившегося. Неужели его отец сражался с англичанами? Скольких из них он убил до того, как они добрались до него? Когда Атала не смогла дать ему необходимых ответов, Конрад пришел в ярость и сказал, что она глупа.
- Отец был совершенно прав, что не любил тебя, - усмехнулся он. - Ты никогда не была достаточно хороша для него.’
В другой день Атала, возможно, и отшлепала бы его за это, но сегодня она оставила все как есть. Тогда ярость Конрада утихла так же быстро, как и поднялась, и он спросил: "Если отец умер, значит ли это, что теперь я граф?’
‘Да, - сказала Атала. ‘Вы граф фон Меербах.’
Конрад издал радостный возглас. - ‘Я граф! Я граф! - пропел он, маршируя по игровой комнате, как коренастый рыжеволосый гвардеец. - ‘Я могу делать все, что захочу, и никто меня не остановит!’
Он остановился у дома Герхарда, который поднимался, кубик за кубиком, пока не стал почти таким же высоким, как его создатель.
- Эй, Герди, посмотри на меня!’
Герхард посмотрел на старшего брата, невинно улыбаясь.
Конрад пнул ногой чудесное сооружение Герхарда, разбросав кубики по полу игровой комнаты. Затем он пнул его еще раз, и еще, пока оно не было полностью уничтожено, и не осталось ничего, кроме разноцветных обломков, покрывающих комнату.
Маленькое личико Герхарда сморщилось от отчаяния, и он, рыдая, побежал к матери.
Обнимая ребенка, она смотрела на мальчика-графа, гордо стоявшего над разрушениями, которые он нанес, и с горьким отчаянием понимала, что освободилась от мужа только для того, чтобы снова стать рабыней своего еще более ужасного сына.
***
На худенькой девочке была пара бриджей, которые болтались вокруг ее бедер, потому что ей не хватало плоти, чтобы заполнить их. Ее коротко подстриженные черные волосы, обычно не стянутые ни лентой, ни заколкой, были собраны в маленький пучок, чтобы носить его под шляпой для верховой езды. Ее веснушчатое лицо было золотисто-коричневым, а глаза - ясными, чистыми голубыми, как африканское небо, на которое она смотрела каждый день своей жизни.
Травянистые холмы, окаймленные сверкающими ручьями, тянулись до самого горизонта, словно Шотландское нагорье перенеслось в райский сад-волшебную страну безграничного плодородия, непостижимых масштабов и волнующей, необузданной дикости. Здесь леопарды отдыхали в ветвях деревьев, которые также были домом для болтающих обезьян и змей, таких как мерцающая, переливающаяся зеленая мамба или застенчивый, но смертельно ядовитый бумсланг. В высокой траве прятались львы с острыми клыками и когтями, а еще более смертоносные - буйволы, чьи рога могли глубоко вонзиться в кишки человека так же легко, как швейная игла в тонкое полотно.
Девушка почти не думала об этих опасностях, потому что не знала другого мира, кроме этого, и кроме того, у нее были гораздо более важные вещи на уме. Она гладила бархатную морду своего пони, гнедой кобылы сомалийской породы, с которой была неразлучна с тех пор, как восемь месяцев назад получила ее в подарок на свой седьмой день рождения. Лошадь звали Кипипири, что было одновременно суахилийским словом "бабочка" и названием горы, которая возвышалась на восточном горизонте, мерцая в жарком мареве, как мираж.
- Послушай, Киппи, - сказала девушка тихим, успокаивающим шепотом. - Посмотри на всех этих мерзких мальчишек и их ужасных жеребцов. Давайте покажем им, на что мы способны!’
Она обошла пони сбоку и, отмахнувшись от предложенной грумом ноги, поставила одну ногу в ближайшее стремя, оттолкнулась от него и вскочила в седло проворно, как жокей в день дерби. Потом она наклонилась к шее Кипипири, погладила ее по гриве и прошептала ей на ухо: "Лети, моя дорогая, лети!’
Охваченная волнующим вихрем эмоций, в котором гордость, предвкушение и головокружительное возбуждение боролись с нервозностью, страхом и отчаянным желанием не выставлять себя дурой, девушка приказала себе успокоиться. Она уже давно поняла, что ее любимый Киппи может чувствовать ее эмоции и поддаваться им, и меньше всего ей нужна нервная, пугливая, чрезмерно возбужденная лошадь. Поэтому она сделала долгий глубокий вдох, как учила ее мать, прежде чем медленно и плавно выпустить воздух, пока не почувствовала, что напряжение спадает с ее плеч. Затем она выпрямилась и пнула пони, поднимая пыль с перченой красной земли, когда они двинулись к стартовым воротам ринга для конкура, который был установлен на одном из полей Поло-Клуба Ванджохи-Вэлли для спортивных состязаний 1926 года.
Взгляд девушки был прикован к заборам, разбросанным вокруг кольца в совершенно случайных местах. И одна-единственная мысль заполнила ее сознание: Я собираюсь победить!
Громкоговоритель висел на одной из деревянных балок, подпиравших гофрированный железный навес над верандой клуба. Резкий, жестяной звук мужского усиленного голоса вырвался из него, говоря ‘ "Теперь последний конкурент в прыжках с двенадцатью и ниже, Мисс Шафран Кортни на Кипи-пипи-Пири ..." тишина упала на секунду, а затем голос продолжил: "ужасно жаль, слишком много очков там, я боюсь.’
‘И слишком много розового джина, а, Чаки!- раздался голос среди зрителей, развалившихся на деревянных скамьях, служивших зрительскими креслами для ежегодных соревнований, которую поло-клуб устраивал для детей своих членов.
‘Слишком
