же плитку, движениями метелки воспроизводя орнамент на полу. Иногда она вспоминала, что ей надо готовить еду, и ставила пустые кастрюли на огонь. Я вынужден был запретить бакалейщику продавать ей что бы то ни было, поскольку она, например, покупала пять кило чечевицы и пыталась сварить ее без воды, пока на дым и вонь не прибегала соседка. Я думал убить ее, чтобы с этим покончить, но как-то все руки не доходили. Ее следовало отправить в дом престарелых, но шла война, сумасшедших было пруд пруди, а мест не хватало.
И тут я встретил Мирну. Я ее уже видел, она была местная, но не был с ней знаком. Как-то раз бакалейщик мне и говорит:
— Тебе надо бы взять кого-нибудь к себе за матерью ходить. Чтоб все время присматривал, а то она катастрофу какую-нибудь учинит.
Я не совсем понял, какую катастрофу он имел в виду, но сказал:
— Да, наверное. Только не знаю, кто бы согласился. Она же сумасшедшая, с ней намаешься. И платить я много не могу.
— Попробуй Мирну. У нее никого не осталось. Она ищет работу.
— Кто это?
— Дочка электрика.
Я, как и все, знал, что случилось с электриком, но не знал, что у него была дочь. Несколько недель назад в его мастерскую залетел минометный снаряд. На месте обнаружили человеческие останки вперемешку с остатками наполовину обугленных радиоприемников и телевизоров.
— Она не замужем?
— Ей лет пятнадцать, не больше.
Я не сразу понял, как поступить, ведь если пятнадцатилетняя девочка будет ухаживать за матерью и жить у меня, то вокруг примутся судачить. В то же время они все меня боялись, потому что знали, что я — боец. Для начала я отложил решение по поводу Мирны, скорее просто по лени, чем по какой-то другой причине. Два-три раза в день я заходил домой посмотреть, как мать. Непонятно было, как заставить ее есть. Она худела на глазах. И отказывалась со мной говорить. Думаю, она толком не помнила, откуда я вообще взялся. Надо сказать, в ту пору я постоянно носил форму цвета хаки, патронташ и все такое. Из оружия у меня были с собой пистолет и нож. Лучше было с ними не расставаться, ведь никогда не знаешь, что может случиться. И потом, это как военная форма: если у вас оружие на виду, вы — солдат. У многих бойцов были калаши, а у меня — нет. Во-первых, из них плохо целиться, и к тому же с пистолетом выглядишь важнее. Почти как офицер. Проблема в том, что моя винтовка с сошкой и оптическим прицелом и вместе с биноклем уж очень громоздкая.
И вот к концу осени я решился нанять кого-нибудь ухаживать за матерью, поскольку работы у меня было по горло. На передовой возобновились бои, особенно по ночам, и надо было как следует пострелять. Для своей винтовки я раздобыл американский пламегаситель — чтобы в темноте меня не разглядели. Целиться неудобно, но ночью всегда стреляешь с близкого расстояния. Я выискивал тени, ждал, пока они выстрелят, и сразу же гасил их очередь одним патроном. С ума сойти, сколько света от автоматов. Эти чудаки никак не могли уразуметь, почему даже под покровом ночи их все-таки уничтожали.
Днем перед тобой улицы и прохожие, ночью — разрушенные пустые дома и тени. Мне некогда было заходить домой, но время от времени я все-таки беспокоился о матери: думал о том, какой бардак обнаружу, вернувшись. Когда одновременно занимаешься физической и умственной работой, которая держит тебя в постоянном напряжении, то, придя домой, испытываешь потребность отдохнуть, а не исправлять глупости сумасшедшей, которая вас и узнаёт-то через раз. А потом я осознавал, что она, видимо, чувствовала себя одиноко и что, если ей не с кем будет поговорить, ситуация усугубится. Тем более что соседям это начало надоедать. Так вот, после изнурительной недели (шли грозы, и мы не успевали обсохнуть) вернулся я домой. Уходя, я принял элементарные меры предосторожности: все выключил, закрыл газовый баллон и прочее. С водой проблем не было: ее не хватало, и мать страшно боялась воды. Вошел — никого. Не знаю почему, но первое, о чем я подумал, что она умерла. Дом был пуст, никакого особого беспорядка, и я решил, что она умерла несколько дней назад. Я совершенно вымотался, лег на кровать и тут же уснул, не раздеваясь. Пусть бомбят сколько влезет, я спать хочу. Проснулся через двенадцать часов. Проголодался, спустился что-нибудь перекусить, и тут меня окликнул бакалейщик:
— Эй, твоя мать в больнице.
— Умерла? — спросил я.
— Да нет, что ты! По-моему, она в порядке. Спроси у соседей.
Только этого недоставало. Вечером того же дня мне нужно было вернуться на работу. Я зашел в дежурную часть — предупредить, что не приду, потому что мать в больнице, потом спросил у соседей, куда ее отвезли, а они поглядели на меня как на такого же сумасшедшего, как она, и я отправился ее разыскивать. Разумеется, она была в порядке, и врач мне объяснил, что это приступы психоза и что ей надо принимать успокаивающие лекарства. И что ей нельзя оставаться одной, поскольку она одна не ест. И тут я подумал о Мирне, о которой мне говорил бакалейщик, и тогда я мог бы жить спокойно. Ничего, что придется потратиться, зато мне необходимо спокойствие, чтобы сосредоточиться. А потом, приятно: приходишь домой, а у тебя — готовая еда. С начала войны я питался исключительно сэндвичами или тем, что приносили товарищи. Я привез мать домой, в больнице ее напичкали лекарствами, и я спустился поговорить с бакалейщиком.
— Так больше продолжаться не может, — сказал я ему. — В конце концов я все-таки возьму кого-нибудь, чтобы с ней сидеть. Думаешь, Мирна согласится?
— Может быть. Спрошу у нее, когда зайдет. И тогда пошлю ее к тебе. Ты дома до которого?
— До завтрашнего утра.
— Хорошо, скажу, чтобы зашла вечером.
Я объяснил соседям, что хочу нанять кого-нибудь, чтобы сидеть с матерью, и они облегченно вздохнули. Она вопила ночами напролет, поэтому ее в больницу и отправили. И так у нас проблем выше крыши, сказала соседка.
Часов в шесть пришла Мирна. Она выглядела моложе своих лет. С виду ребенок, но не потерянный, не робкий. Взглянула мне прямо в глаза.
— Меня зовут Мирна. Меня прислал бакалейщик снизу.
— Я понял. Он сказал зачем?
— Сказал — ухаживать за больной женщиной.
Я объяснил ситуацию: меня подолгу не бывает дома и нужен кто-нибудь, кто приглядывал бы за домом и
